Звезда пленительнаго

— Так это вообще не вопрос. Ваш поезд сейчас в Каланчевском депо стоит, в полной готовности… поедем, а? Мне без вас просто зарез, а поезд и обратно вас доставит, он по ведомству МПС проходит, я на неделю его для своих нужд заказал. Опять же бригада поездная на нем ваша еще сегодня. День всего потратите, а мне уж и не знаю сколько месяцев сбережете — вопрос-то без вас точно не решится!

— У вас что, больше некому вопросы задавать? Почему всем нужен именно мой совет? Я что, умнее всех в стране?

— Нет… тут такое дело… Станкостроительный начали восстанавливать, а старые рабочие возвращаться не желают.

— И чем я могу помочь?

— У них свой профсоюз еще действует, и они через профсоюз объявили нам… мне объявили, что "как Александр Владимирыч скажет, так они и поступят". Не письмо какое просят, а так и объявили: "если лично скажет"…

— Поезд, говорите… Ну, тогда поехали.

Федор Андреевич кого нужно предупредил о поездке — все же телеграф большевики еще не уничтожили, так что уже на следующее утро я оказался в знакомом, но каком-то чужом (и совершенно пустом) сборочном цеху Чаевского завода. А вокруг стояла толпа рабочих, напряженно вслушивающихся в то, что я говорил:

— Товарищи, вы сами знаете: лично я меньше всего желал и этой войны, и этого развала. Так вышло — но я уже сделал все что мог. Теперь — дело за вами: лишь вы можете восстановить завод и запустить производство. Я не могу, а вы сможете — потому что один раз вы уже проделали это. И я знаю, что без вашего завода — вашего, не моего — дела в России будут только хуже идти. А с заводом — уж всяко не хуже, а скорее улучшатся. От вас все теперь зависит, и я прошу вас завод все же восстановить — хотя бы в память от Евгении Ивановиче. Товарищ Артем вам окажет в этом всю возможную помощь…

— Пусть жидов с городка товарищ Артем выселит и квартиры вернет семьям погибших. Как сделает — сразу и начнем, слово даем, Александр Владимирыч — вроде этого старика я помню, наладчик роторных линий, если мне память не изменяет.

— Сделаю, не обещаю что сразу, но до лета сделаю — отозвался Федор Андреевич.

— Вот и ладно. Тогда как начнешь выселять — мы и приступим. А до лета не сделаешь — все обратно взад разберем! — и после этих слов народ стал быстро расходиться.

— Что за жидов? — недоуменно спросил я у Сергеева. — Вроде Харьков антисемитизмом не страдал…

— Так в городке-то квартиры самые хорошие, вот и понаехали… по партийной линии инструктора всякие. Рухлевского-то после Мурманска опять мне вернули, он всего месяц проработал до нового назначения, но ордеров много понавыписывал, а если кто в заводе из рабочих не числился, то велел выселять… полжитомира сюда прописал, гад!

— И где этот гад сейчас? — влез в разговор обычно молчаливый Батенков.

— С богом своим иудейским диспуты ведет о мировой революции… расстреляли его зимой.

— Жалко — как-то очень двусмысленно протянул доктор, — но человек сам кузнец своей судьбы, да. А вы, Федор Андреевич, нас уж извините… Александр Владимирович — человек вежливый, ему посылать прочих неудобно, да и не по чину. Я же, как особа, вежливостью не отмеченная профессионально, должен сказать что у нас все же весьма важные дела в Москве. Чем смогли — помогли, а сейчас мы все же ваш гостеприимный город вынуждены покинуть.

— Ну а если что-то понадобится — адрес вы знаете — закончил разговор уже я.

— Деньги ему понадобятся, что еще — не удержалась Даница, когда мы грузились в вагон.

— Я им два с половиной миллиарда выдал, должно хватить — вскользь заметил я.

— Я уже говорила, что напрасно, но повторять не буду, поскольку в отличие от супруга я вежливая — засмеялась моя "тень". — Этим сколько ни дай — все сопрут. Я не про Сергеева, этот товарищ вполне достойный… и вообще, уже время обеда, а мы даже не позавтракали толком. Вы же не будете, Александр Владимирович, морить вежливую и слабую даму голодом?

— И в кого ты у меня такая? — со вздохом, закатив глаза к потолку, вопросил Батенков.

— Невооруженным взглядом видно вредное влияние Марии Петровны… вы же не обижаетесь, Александр Владимирович? — внезапно виноватым голосом спросила Даница. — Только честно… а то после такого напряжения как-то расслабиться хочется.

— Я давно уже вас как членов семьи воспринимаю, а как у меня в семье с обидами, вы небось лучше меня знаете.

Две ночи в дороге (правда, в очень комфортном салоне) — и с опозданием на сутки против первоначальных планов я все же оказался в кабинете Дзержинского. На этот раз мне ждать не пришлось и минуты: секретарь (все тот же Эйхманс) вскочил при моем появлении, и, на мгновенье скрывшись в кабинете "шефа", тут же пригласил меня пройти. "Уважают" — на секунду подумал я, однако Феликс Эдмундович быстро мое заблуждение рассеял:

— Александр Владимирович, как хорошо что вы сами пришли, а то у нас к вам появились некоторые вопросы…

— У меня тоже. Зачем взорваны шахты Экибастуза? Что творится в Александровом Гае? Почему ничего не делается для пуска заводов? Зачем вы платите за импортные товары втрое-впятеро дороже нынешних цен?

Но Дзержинский, похоже, меня вообще не слушал: