Звезда Полынь

– Честно говоря, не ожидала, – ответила она, глядя вперед.

– Не так уж он и бедствовал, похоже.

– Похоже, – согласилась она. Затянулась. – Ты знаешь, он выглядит лучше, чем я думала. По-моему, даже моложе, чем я. Оживленный такой, подтянутый, глаза горят…

Она явно его ревновала к тому, что он выглядит моложе, чем она думала.

Пальмы без меня не сохнут, розы без меня не глохнут – как же это без меня?

Смешно.

Катерина тронула кнопку на дверце, и боковое стекло до половины уползло вниз.

– Чего стоим? – голосом сварливой жены из телерекламы осведомился Бабцев. – Кого ждем?

– Сейчас, – сказала Катерина, стряхнув пепел в приоткрытое окошко. – Перекурю чуток. Не опоздаем, времени с запасом.

– Кури, кури, – великодушно разрешил Бабцев.

– Откуда у него столько денег? – вдруг сказала она с искренним недоумением.

– Тебя это обижает? – спросил он прямо.

– Не то что обижает, но… Это как-то противоестественно.

Бабцев усмехнулся.

– И даже несправедливо, – добавила она, словно загнав в крышку гроба последний гвоздь.

– Ну, это уж ты слишком, – качнул головой Бабцев.

– Да я понимаю, что слишком, – досадливо ответила она и снова стряхнула пепел в окно. – Но чувство именно такое. Знаешь, смотрю на него и думаю: вот ведь стоит классический Иван-дурак из этих лентяйских русских сказок. То, что у него докторская степень, умные глаза и впалые щеки, ничего не меняет. Люди землю мордами роют, в работе – как в драке… А этому чистоплюю опять какой-то Конек-Горбунок достался. Свинство. Хочется на все положить с прибором, на все усилия, хлопоты, на весь наш бег в пустоте… на всю эту нескончаемую проклятую камнедробилку, в которую превратилась жизнь… И стать как он.

– Роздал на бедных имущество и нож под ракитой зарыл, – сказал Бабцев с сарказмом.

– Нет-нет, – возразила она, отрицательно помахав сигаретой у себя перед лицом. – Мы же не бандиты, не воры. Мы живем честно. Мы соблюдаем все законы… – Она запнулась, быть может вспомнив, на что предназначались распершие сумочку деньги, но не дала этой неуместной мысли себя сбить. – Так порядочно, как мы, если уж говорить откровенно, немногие теперь живут. Но на носу все время капля пота, и мозги в мыле. У меня не раскаяние, а… Вот такими глазами какая-нибудь дура-язычница, наверное, смотрела на воскресшего Лазаря. Лазарь не должен воскресать. Помнишь старый анекдот? Умерла – так умерла!

– Доктор сказал в морг – значит, в морг, – в тон ее последней фразе добавил Бабцев.

– Вот-вот. А иначе…

Она осеклась.

– Что – иначе? – подождав и поняв, что не дождется продолжения, спросил Бабцев.

Катерина кинула окурок в открытое окно. Потом руки ее с точеной кошачьей мягкостью разлетелись по местам: левая на баранку, правая, на пролете небрежно приголубив ручник – на рычаг скоростей. Одна блестящая, точно хрустальная, туфелька легко отжала сцепление, другая тронула педаль газа; мотор преданно подал голос.

– Иначе всякая дурь лезет в голову, – отрывисто сказала Катерина, отруливая от тротуара и несколько раз коротко взглядывая в зеркальце заднего вида.

Москва горбилась, горбилась спальными высотками навстречу, да и сошла на нет. Потянулось переполненное маршрутками, автобусами и иномарками, петляющее среди помоек и умирающих пригородных деревенек шоссе.

Разруха.

Полная разруха. Оставьте нам Кур-рилы, верните нам Кр-рым… Наша необъятная Р-родина… Вот вам, уроды, – это еще даже не Подмосковье, это ближайшая окрестность столицы. Это трасса к главным воздушным воротам страны. До Кремля полста кэмэ. Шоссе в два ряда, покрытие – одни заплаты и трещины… Домики деревень черные, перекошенные, половина – без стекол в окнах или с окнами, заколоченными досками да фанерой… Завалившиеся изгороди… И свалки, свалки, свалки. Это же позор, вы понимаете? Это клеймо, это Каинова печать на ваших патриотических рылах. Если у человека есть хоть какая-то совесть, он, когда у него такое в горнице, на улице и рта открыть не смеет. Говно сперва подотри, а уж потом бреши про особый путь России да про незаменимый мост из Европы в Азию и обратно, потом разводи турусы про уникальность православной цивилизации!