Звезда Волошина

С её родителями были невероятно трудные переговоры. Они всегда хорошо ко мне относились, всегда поддерживали и заступались. Никогда не были против моих приездов, общения с детьми. Даже когда я женился второй раз и приезжал с детьми от другого брака, они не были против, наоборот, считали, что дети должны общаться и знать друг друга. Но тут, в вопросе о дальнейшей судьбе старших детей, они заняли совершенно жёсткую позицию. Дети остаются с ними. Всё. Никакие мои доводы, например, что имею законное право и т. д., не принимались. Вопрос решён. Дети ходят в школу, дети привыкли к семье, им здесь лучше. В итоге я согласился. Правильно это или нет, сколько людей, столько мнений.

Вот с этого периода и начались сложности в общении со старшим сыном. Я, как и раньше, приезжал в отпуск. И если с дочерью никаких проблем не возникало, она всегда была рада нам, с сыном было всё сложно. Он демонстративно отказывался общаться со мной, уходил, не разговаривал, всячески избегал. Не помогали ни бабушкины беседы, ни мои. Детская обида засела очень глубоко и сильно.

Жизнь, конечно, продолжалась, дети росли. Нестабильные девяностые, безденежье, неразбериха в службе. Сокращения, восстановления. Потом сплошные южные командировки, в общем, нормально. Напряжёнка в отношениях со старшим, конечно, беспокоила, но понемногу я с этим смирился. Их бабушка мудро рассудила, что время лечит, и всё наладится. Мне ничего другого не оставалось, как принять такую линию и ждать.

В конце двухтысячного мы располагались недалеко от Грозного. Рядом стояли ВВшники, пацаны-срочники. Мы-то в основном люди взрослые, быт свой наладить умели, опыт всё-таки. А они, со своими такими же пацанами-офицерами, не очень. Вечно грязные, оборванные, полуголодные и перепуганные. Зрелище печальное и грустное. И вот тут поселилась и засела в моей голове мысль, что мой старший где-то здесь. И так сильно засела, что спать не мог, прямо навязчивая идея. Знал, что призвали, служит, но где, не знал. Личной связи у нас так и не было. При очередном посещении главного штаба достал я одного знакомого штабиста: «Узнай, успокой душу, места не нахожу. Знаю, что непросто, списки частей надо прошерстить, даже род войск не знаю, но очень прошу!» Хороший парень, с пониманием отнёсся, просьбу выполнил, спасибо ему. Через несколько дней прислал мне записку: «Не подвело тебя чутьё. Псковская дивизия ВДВ, батальон такой-то, рота такая-то, базируются под Самашками». Какое на меня это произвело впечатление, сказать не могу, не умею, вернее. Сказать, обухом по голове, так нет, ждал чего-то подобного. Ждал, но не верил, не хотел верить. А тут бац! В общем, наверное, близко будет, что земля под ногами зашаталась. И сразу: «Ну почему именно мой, неужели мало того, что я здесь. Он же ребёнок совсем». В общем, соседи ВВшники – это так надо, война, куда деваться. А вот почему свой на этой войне, осознать не то чтобы непросто – невозможно, не раскладывается по полочкам.

Когда земля под ногами качаться понемногу перестала, и сознание начало раскладывать факты по ячейкам извилин, решение ехать пришло моментально. Командир сначала никак: «Ты соображаешь, что несёшь, с меня погоны снимут вместе с головой, случись что. Где мы и где Самашки, семьдесят километров по неконтролируемой территории. Я как тебя прикрою, это же дня два как минимум?» Но в итоге в ситуацию вник, понял, что лучше отпустить и прикрыть, чтоб дров не наломал. Ильич вообще мужик отличный, мы с ним не первый раз вместе. Разрешил взять «Урал» и пятерых бойцов, на три дня. На следующий день мы пристроились к попутной колонне и отправились.

Ближе к вечеру мы добрались до места, колонна пошла дальше, мы свернули к десантуре. Своего я увидел сразу, как раз на посту стоял, у шлагбаума. Похудел, но выглядит бодро. Документы на машину проверил, в кузов заглянул, всё по делу. На меня не обратил внимания, мало ли тут ездят, документы в порядке. На блоке тормознули, позвали старшего. Молоденький старлей подошёл, представился.

– Я к тебе, старлей, дело есть, – говорю.

– Проходите, пообщаемся, – в землянку свою пригласил.

Бойцы жили в палатке. Позиция оборудована грамотно, окопы в полный профиль, порядок виден. Не зря учили.

– Разговор у меня долгий, не по службе, «шкурный» интерес имею, поэтому я своих отпущу, они в Самашках тормознутся, а сам задержусь у тебя.

– Не вопрос, – говорит.

Вижу, не сообразит, в чём дело, занервничал. И я не тороплюсь, всему своё время. Мои бойцы уехали, мы прошли в землянку со старлеем, ничего, уютненько. Достаю коньяк, вижу удивление.

– Да расслабься ты, – говорю, – сказал же, вопрос у меня личного характера, не служебный.

Ладно, выпили по маленькой. Начал расспрашивать, как служба, как бойцы, всё ли нормально. Опять старлей напрягся, не поймёт, что хочу. А я не могу сразу так, в лоб. Говорю:

– Боец вот на шлагбауме сейчас как?

– Ничего, подготовленный, физически развит, резковат, правда, немного, а что случилось-то?

– Так сын это мой, – отвечаю.

Старлей рот забыл закрыть, очень, видать, неожиданно. Когда в себя пришёл, подскочил: