Звездная карта царя Саула

– Егор Кузьмич, это пока еще в большинстве приезжие, – поправил его Крымов. – Вот по улицам поедем – поглядим на твоих каторжан яснооких. – Они шагали через площадь. – Кстати, а что было дальше с Давыдом Васильевичем? Раздоровым-Сорвиголовой. Погиб в битвах, сам умер – от старости? Говори.

– Вот коньяку в автобусе выпьем, и я расскажу, – деловито пообещал Добродумов.

– Да ты просто Шахерезада, по-другому не скажешь!

– Шахерезада была бабенкой подневольной, ей соловьем петь обстоятельства велели. Не так споешь – секир-башка. А я пою по воле сердца и души. На благо Отечественного образования в целом и нашего уникального волжского края в частности. – Они топали через площадь к автобусам. – Не будь таких, как я, Андрей, народ давно хвостом обзавелся бы и по деревьям запрыгал.

– Ты себя не переоцениваешь, Егор Кузьмич? Свой вклад в культуру?

– Ни в коем случае, – замотал головой Добродумов. – Кто не знает свою историю, тот что сорная трава под ногами его величества времени. Думать надо, Андрей!

Через полчаса они ехали на туристическом автобусе к поселку Воздвиженск, в музей-усадьбу графов Бестужевых, в их родовое поместье Поддубное. Неожиданно открылась Волга и стал виден бобылевский порт, откуда отчаливал теплоход «Михаил Ломоносов». На постаменте, прямо над рекой, спиной к проезжающим стоял воин в шлеме, держась за эфес меча.

– Вон он, Давыд Васильевич, – толкнул в бок зевающего Крымова краевед Добродумов. – Глядит на Волгу-то. На края свои, на землю обетованную, каторжанскую!

Крымов вытянул шею:

– Это когда ж его поставили-то? Еще при царе-батюшке?

– Сейчас! При царе-батюшке тут сам царь-батюшка и стоял. Потом его паразит Ганин сменил, чекист, ну я тебе говорил – Самуил Самуилович Гершензон. – Крымов кивнул. – А в девяностых мы в колокола забили: возродить память о Давыде Васильевиче!

– Что значит – мы? Ты ж не из Бобылева?

– И что ж с того? Я из группы поддержки. И корни мои отсюда! А коллег здесь сколько, а? Мы, волжане, все друг за друга. Хранители Поволжья! – потряс он пальцем. – Я под петицией самым первым подписался. Митинговать приезжал. Так что и моя заслуга в этом предприятии имеется.

Давыд Васильевич остался позади – теперь открывался берег Волги и частная застройка. Крымов опять зевнул. Добродумов многозначительно кивнул на сумку.

– А как ты его пить собираешься? – спросил Крымов.

Оба завертели головами – люди сонно глядели в окна, кто-то уже дремал.

– Неужто ты думаешь, что мы кому-то нужны? – искренне удивился Егор Кузьмич. – Какой-то ты инфантильный для детектива, Андрей.

– Только крепче стакан держи, – посоветовал Крымов и полез в сумку.

Вытащив пузырь, плеснул спутнику коньяку. Добродумов выпил, закусил бутербродом.

– А сам будешь?

– Днем выпью, – ответил Крымов. – В музее-усадьбе. Кстати, за коньяк рассказ положен. Как свои дни Сорвиголова закончил?

– Не в своей постели умер Давыд Васильевич, – утерев губы ладонью, ответил Егор Кузьмич. – Его, как опытного воеводу, из Бобылева дальше послали: сначала на Яик, потом на юг, за ногайцами, а после и на Кавказ. Границы раздвигать. Там, в Дагестане, в Стране гор, он голову и сложил в одной из неравных битв. Немного их было – казаков да стрельцов. А ворогов – тьма. Покрошили русичей. Ни косточек не осталось от Давыда Васильевича, ни могилы. Никто не выбрался… Правда, поговаривали, что расплевались они в конце концов с русским царем. Опять чего-то натворил Сорвиголова, не тем головы посшибал. Мурзы якобы на него жаловались один за другим. Мол, они с Москвой торговать и дружить хотят, а Давыд Васильевич цоп их за яйца. Грабил подчистую, не без этого. За иго-то многовековое, за мучения многих поколений русичей! А времена-то сменились: пора было поостыть. И вот в Москву Давыда Васильевича вроде как вызвали царской грамотой, а он: мол, скоро буду, еще парочку битв учиню на границах-то, во славу русскую. Почуял беду! Уточняю, Андрей, это альтернативная история нашего князя, – выставил вперед палец Добродумов. – Ну так вот, возвращаться побоялся, пошел якобы в завершающий поход, а сам-то… в Персию убежал, да там и остался. Растворился в восточном мире, канул. И где еще пропадать-то беглецу? Восток – он точно море-окиян. Любого примет.

– А вот в эту историю я верю, – кивнул Крымов. – Или просто не хочется мне, чтобы Давыд Васильевич погиб?

– Как бы там ни было, русский путешественник семнадцатого века Николай Пашутко, сын боярский, из посольского приказа, проезжал спустя лет десять через Персию и якобы побывал при дворе небольшого восточного князька. И даже говорил с ним. Лицом князек был смугл, но от загара, синеглаз, да и волосы его показались Пашутко русыми. Хотя под чалмой что там разберешь? «Охранники, – так и писал Пашутко, – на наших казаков похожи: бородатые, наглые и веселые. Все при саблях, в халатах восточных, а как только прислушался я, словечки с нашей, русской окраины то и дело проскакивают. Впрочем, где и у кого только казаки не служили – им бы лишь монета звонкая была!»

– Ты что ж, Егор Кузьмич, все наизусть шпаришь?