Звездное вещество

И вдруг гром среди ясного неба! Открываю ваш сборник с трудами "Озерного семинара"–мой милыйАН.Величко такие дела тут тво­рит.Аждух у меня перехватило. И что тут сделал со мною мой кри­тик? Смешал меня с землей: "Дура ты дура! Погналась за обеспеченной красивой жизнью и упустила саму жизнь! Рядом с Сашкой, глядишь, и сама бы могла кое-что сделать, была бы человеком, а не "одной второй". Вот как началась у меня и до сих пор продолжается запоздалая "идеализация"! Как магнит ловит железные опилки, ловлю я каждую весточку о тебе. Опилки эти выявляют магнитное поле между полюса­ми. Вот так же для меня все больше проявляется истинный смысл при­тяжения, что связывало нас с тобою в последнюю студенческую осень. И все память возвращает меня в один дождливый день, сразу после де­душкиных похорон, когда стояли мы с тобою у окна в институтском коридоре во время перемены. Стояли и молчали. Стоило мне только рас­сказать тебе честно все, что было в Ростове, и открыться, как неска­занно ты мне дорог–все было бы иначе. Не смогла. Другая чашка тех весов перевесила.

Зачем я занимаюсь этим самоедством теперь? Не знаю. Просто -так мне становится легче. Е. С. нет уже четыре года. "Одна первая " его доконала. Вовка женился. Разменяли мы большую квартиру, живу одна. Мечтаю, что внучку, Юлией названную, научу быть счастливой. Вот и все. Кстати, попались мне недавно на глаза такие стихи Вадима Шеф­нера: "Что предание говорит, раньше Евы была Лилит. Раньше Евы Лилит была. Та, что яблока не рвача. Не женой была, не женой, сторо­ной прошла, стороной. Улыбнулась из тростника и пропала на все века".Это обо мне, Саня. Вот и хочу я этим письмом улыбнуться тебе, преж­де чем кануть навсегда в тростники. Прощай!

Юлия”

Первым порывом у Величко после прочтения этого письма было ехать немедленно в Таганрог. Но он встретился взглядом с Женей и сразу понял, каким это окажется предательством. "Пока Женя оживает в моей памяти, – подумалось ему, – Она на самом деле жива, потому что вместе со мною еще принадлежит к этому миру в этом вот мгнове­нии. Ведь я – это действительно наполовину она, так много она смогла преобразить во мне. Жестоко было бы загонять ее в беспамятство, во тьму".

И снова "арабский скакун" унес Величко в мир его дела, такой же реальный и живой для него, как беседы с Женей... Здесь, такие знако­мые, стояли выращенные им и его сотрудниками ряды уравнений. Те­перь в этих садах редко вырастало что-нибудь новое, как редко случа­лись здесь и порубки, хотя в одночасье свершалось то и другое, и это всегда означало, что сделан еще один шажок к раскрытию секрета "чистого термояда"... "Арабский скакун" нес дальше. Тропки точных формулировок и широкие дороги основных положений теории выво­дили на большое, активно возделываемое Опытное поле. Здесь, колеб­лемые ветром переменных вводных условий, ветвились эксперимен­тальные кривые, и в них зрели цифровые семена будущих новых посадок. А дальше за Опытным полем простирались дикие и непрохо­димые, как бразильская сельва, пространства непознанного. Как раз на границе между сельвой и Опытным полем свершались самые драма­тические события...