Звездные Раны

Тогда Святослав Людвигович встал рядом с памятником и попросил его внимательно посмотреть. Таксист долго смотрел, сличал, хмурился, затем безбоязненно подпятил машину задом, достал буксирный трос, накинул один конец на голову бюста, другой зацепил за фаркоп и дернул. Наклонившийся постамент рухнул, бронзовый академик отвалился сам. Они погрузили его в багажник, отвезли к дому покойного Рожина и подняли в квартиру.

– Если совсем туго станет, сдай его в металлолом, – наказал он вдове и оставил ключи от квартиры. – И еще, там за стеллажами спрятано много всяких круп, сахарного песку, соли, спичек. Бери сколько хочешь.

– А как же ты? А куда же ты? – спохватилась она, с любопытством глядя на Дару.

– Мы на Таймыр, – признался Насадный, – только ты забудь об этом и никому ни слова. Даже моей дочери.

И сразу же поехали в Пулково.

Он знал, что никогда больше не вернется сюда, потому что у академика был еще один памятник, самый главный – целый город в таймырской тундре, его детище, сейчас покинутое жителями, пустое и мертвое. Можно было бы, конечно, уехать к дочери в Канаду и там дожить остаток своих дней, однако от одной мысли, что его похоронят в чужой земле, ему становилось невыносимо тоскливо, и когда дочь заводила разговор об отъезде из России, он сразу же ставил условие – тело после смерти привезти назад и похоронить в Балганском метеоритном кратере. А иначе, мол, я встану мертвый и уйду, а тебе всю жизнь не будет покоя. Она не могла дать таких гарантий (хорошо хоть оставалась честной) и на какое-то время успокаивалась. Академик представлял, сколько это хлопот, сколько будут стоить такие похороны: муж ее, когда-то зараженный Насадным астроблемами, занимался только ими и таких расходов не потянул бы.

Вернуться на Таймыр они собирались вместе с Рожиным и, пожалуй, уехали бы давно, но у старого сподвижника еще была жива жена, да и сам он в ближайшие десять лет умирать не собирался, так что рановато, считали они, трогаться в последний путь. Предсмертная исповедь старого сподвижника, потом его кончина и явление Страги Севера изменили все планы.

Уничтожить действующий образец «Разряда» (готовую установку он все-таки считал моделью, поскольку она была изготовлена в единичном экземпляре и полностью вручную) было не так-то просто, и он действительно лишь один знал, как это сделать. Хранилась она полуразобранной в замурованном боксе экспериментального катакомбного цеха, однако при этом все-таки была доступной для тех, кто умеет искать и знает, что ищет. А грамотным современным инженерам не составило бы труда в течение месяца смонтировать ее. Но запустить, даже при современных компьютерных возможностях, шансы были минимальными: проанализировать состав газовой среды, которой и сейчас была заполнена перепускная камера, рассчитать ее соотношение, определить уровни и последовательность действий блоков ионизации, режимы работы инжекторов – на это потребуются многие месяцы, а то и годы!

Когда после первомайской демонстрации объявили о чернобыльской трагедии и назвали ее дату – двадцать шестое апреля, академик вздрогнул, будто по нему пропустили электрический импульс. Он совершенно забыл о названной Страгой дате, когда начнется фаза Паришу, – точнее, плохо ее расслышал, возмущенный и увлеченный своими мыслями, однако же подсознание схватило и сберегло его слова.

– Я знал об этом, – сказал академик своему старому сподвижнику. – Еще пятнадцатого апреля знал…

Рожин тогда его не понял, посчитал за фантазии выжившего из ума человека – сидели и пили шампанское.

– Откуда же ты знал? – спросил Михаил с той неуловимой интонацией, которую академик не любил, – интонацией легкого сарказма.

– Мне голос был, оттуда, – указал в небо. – Началась фаза Паришу. И продлится она ровно девятнадцать лет. Начинай отсчитывать годы, Миша…

Он засмеялся бы, но смутило состояние академика – крайне страстное и одновременно слишком спокойное, как у Будды. Потому лишь спросил:

– А что это за фаза такая?

– Фаза несчастий, катастроф и потрясений, – сказал академик, почти в точности повторив слова Страги Севера. – Фаза горя, слез и очищения.

И все равно он ничему не поверил…

Теперь же, прожив ровно девять лет в фазе Паришу, Насадный поехал уничтожать свое детище, спрятанное в мертвом городе Астроблема. Можно сказать, поехал не по своей воле – в сопровождении строгого конвоира, однако факт продажи города все равно бы заставил его ехать на Таймыр.

Всю документацию по установке, за исключением того, что было в папке с номером одиннадцать – расчеты газовой среды, описания и чертежи перепускной камеры и инжекторной системы, – он тогда сдал госкомиссии на экспертизу и стал ждать результатов.

Сдавая, академик еще не знал о Чернобыле, однако утрата ключевой папки с расчетами, которые он в самом деле мог восстановить, была ему вроде бы как и на пользу: вдруг стало жаль отдавать свое детище в чужие руки. Пусть главное недостающее звено будет тем самым рычагом в его руках, с помощью которого он не позволит бесконтрольно распоряжаться изобретением.