Звездочет

В сгорбленной спине старика виконт де Горт узнает след тяжкого груза, который несет человек, вынужденный принимать решения, превышающие посильную для организма долю ответственности. Дойдя до его столика, старик мешкает одно мгновение и, не переставая иронически улыбаться, изучает соперника. Но вот в голове его зарегистрированы все детали генерала-врага, и он движется дальше.

Когда он приближается к столу, где его ожидают трое офицеров, те встают, и он кажется в этот момент еще ниже. Но они склоняются, чтобы не упустить ниточку его голоса. Англичане, оказавшиеся в тот момент в отеле, смотрят на него так, будто перед ними сам дьявол. Одиннадцать, и Звездочет начинает играть одну из этих своих песен, которые заставляют думать одновременно о любви и о смерти, как если бы это были две стороны одной монеты. Напряжение между двумя лагерями ослабевает в эту ночь, когда луна, как собачка, лижет темноту. Фридрих плачет и мечтает. В первом ряду один поклонник аплодирует так, что в конце концов останавливается и торжественно объявляет:

— Я остался без рук. Чертенок играл с душой.

Когда он заканчивает играть, один из немецких офицеров поднимается на сцену:

— Слушай, мальчик, адмирал Канарис хочет, чтоб ты сыграл специально для него.

22

Она бежит, как искра по бикфордову шнуру, вслед за ним. Настигает его у двери зала. Она вне себя.

— Какая удача! Твой отец сказал бы, что иногда жизнь подражает магии.

Она тревожится, заметив полное отсутствие энтузиазма у Звездочета. Она сурово глядит на него, с беспокойством ожидая ответа, но ответа нет. Ее возбужденное дыхание перекрывает звук защелкнувшихся замочков на футляре гитары.

— Я должен идти, — говорит мальчик.

Она догоняет его в коридоре. Хватает за плечо. Обернувшись, Звездочет ослеплен буйством ее рыжих волос, которые вспыхивают в воздухе и мгновенно воспламеняют его лицо. Она откидывает языки пламени и говорит ему с нажимом, как будто бы он не понимает чего-то важного:

— Послушай, Звездочет, адмирал Канарис — шеф абвера. Судьба дает нам его в руки. Ты что, не соображаешь? Благодаря тебе мы можем похитить его. Шефа немецкой разведки! Тебе не кажется, что это будет гениальный фокус?

Он идет не останавливаясь, но она заступает ему дорогу, и пожар ее волос снова вспыхивает между ними.

— Нет, — резко отвечает мальчик и продолжает с упреком, как будто она и так должна знать, что он скажет, и слова его лишние: — Я много раз играл в отдельных кабинетах для любителей. Когда люди ударяются в загул, они иногда забываются. Я никогда этим не пользовался.

— Но это же великолепная возможность!

— С любителями так не поступают.

— А на войне?

— И во время мира, и во время войны у артистов есть правила.

В вестибюле Фридрих видит ее, грызущую ногти, и его, удаляющегося со своей гитарой, одинокого и прекрасного, каким он всегда ему грезится. И глаза его внезапно освобождаются от увеличительных стекол ревности.

«Мерседес» тормозит на расстоянии двух ладоней от немецкого офицера, который пристально наблюдал за ними, пока они поднимались по холму к утесу, где высится вилла «Кончита». Появляется некий ассистент и, неожиданно щелкнув каблуками, берет на себя заботу о гитаре. Сунув руки в карманы помятых штанов, Звездочет следует за ним через салон, почти лишенный мебели, на террасу, откуда пролив похож на серебряную саблю, вошедшую в каменную рану. Бледный лунный свет. Его сердце бьется где-то в горле, когда он оказывается среди толпы офицеров, приветствующих его наклоном головы. Он знает, что это банда преступников. Адмирала среди них нет, но все кивают ему на открытую дверь, которая ведет в темноту.

— Пики! — кричит кто-то оттуда.

Один очень высокий полковник поднимается с кресла и говорит ему:

— Я полковник Пикенброк. Вы можете начинать, когда вам удобно.

Начиная перебирать струны, Звездочет чувствует себя отвратительно. Его трясет, горло пересохло. Наконец ему удается подцепить ноту. Она накатывает, как волна, и взрывается в его пальцах — и раз, и другой. Она заставляет его подобраться и воспрянуть духом. Он останавливает взгляд на черном квадрате открытой двери, и музыка неистово нарастает в его пальцах.

Какой страшной может быть музыка, когда в ней звучит только боль. Выглядывает удивленное лицо старого адмирала. Он смотрит на мальчика со страхом, даже не подозревая, что его глаза так красноречиво выдают этот страх — смешанный с сомнением и настороженностью. Своей музыкой Звездочет торопливо выкладывает ему все то, что хотел сказать. То, что звучит, вонзается преступным ножом в покой бухты и отдается отголосками эха, фальшивыми, как сама ложь. Выворачивается наизнанку, открывая свою пустоту и бессмысленность, как бывает, когда мы слепо влюбляемся в пустой бред. И все эти унижения, страсти и раздумья, которые вплетаются в мелодию и кружат в воздухе, срываются в конце концов в пропасть непомерной беды, как в вечность морских глубин.