Звезды на росстани

Это Анюта. Явилась с подносом. Я встал было, она остановила, бровью мне показала на мое место, на гостя. Сиди, рыцарь.

— Кто звонил?

— Гулякин. И Ася какая-то.

— Че она?..

— Ну, встрепенулся. Так и скажет жене.

— Вставай-ка, друг, пошли помогать, — приказал Борька Поп на правах бывшего старосты бывшей девятой группы.

Но опять зазвонил телефон, и я узнал Асин голос.

— Ну, сразу узнал!.. Так что ты мне хотела сказать, Асенька?.. Срочное что-то?.. Да, я внимательно слушаю, Асенька. — Голос в трубке был светлый и радостный, и невозможно было предположить, что голос этот может доставить какую-нибудь неприятность. — С чем ты меня поздравляешь, Асенька? А, с отпуском! Спасибо. Убей, Асенька, а шоколадка теперь с меня. Потому что мне это как раз кстати: ко мне друг приехал. Да, да, Борька Попов, я тебе про него рассказывал. Он самый. Вот сидит, распекает меня. Он такой же, как был, Асенька: белобрысый, большеухий. И он не может, чтобы не распекать человека, — при этих словах я шире растворил дверь в комнату, чтобы слышны были мои слова.

— Я еще в лоб закатаю, — пообещал Борька Поп, когда сообразил, что заинтересованный разговор ведется о его персоне.

— Ася, загляни, если будет время. Да, познакомишься. В сущности, не такой уж он плохой человек, Борька Поп. И Аня рада будет.

Да, голос в трубке то и дело прерывался смехом.

— А что вы сделали с ним, какую шутку сыграли?.. «Поздравь, Асенька, ухожу на должность. Дела буду принимать у Юрия Иваныча». Я читаю ваше заявление, читаю — ничего не пойму. Начальник написал: удовлетворить просьбу. Косо так, одним росчерком. А я читаю, читаю — не пойму. — Она опять засмеялась, долго смеялась. — Потом дошло… дошло до меня… Смысл. Просьба ваша. Предоставить очередной отпуск, гхы… по собственному желанию, гхы-хы… В понедельник я отпечатаю приказ, завизирую во всех отделах, положу на подпись, понимаете? Вместе с резолюцией, с заявлением, понимаете? С визами всех отделов, понимаете?.. Так что я вас поздравляю, Юрий Иванович! Жену тоже, вы слышите?

— Слышу, хорошо слышу. Но ты думаешь, Асенька, он ошибся, Гулякин-то? Подписал, не читая, так ты думаешь, Асенька? Не за простака ли его принимаешь, дорогая моя?

Я благодарил ее, подбирая слова. Да какими словами можно воздать за доброту! Где такие найти? Я пожелал ей спокойной ночи. А то и дома человеку неспокойно.

И снова телефон. На то и телефон, чтобы бестактно, грубо врываться в расположение твоих мыслей и чувств.

— Ага, это ты. Отпускник, говорю?.. Подписать-то подписал, да, слышал, собираетесь вы тут. Выпускники. Огольцы. Жеушники. Может, кто и большим человеком стал. Да вот и ты у нас тоже не в рядовых ходишь. Ну, приезжают — это хорошо, это можно сказать, политическое дело. Слушай, а помощь тебе нужна какая?.. Как какая?.. Ну, материальная, к отпуску, какая еще? Ну, почему не нужна? Черкнул бы взял заявление… Что значит ни к чему? С женой посоветуйся, не капризничай давай. Да кто тебя просит унижаться? Просто такой порядок: пишут заявление. Да ты сам, что ли, не знаешь? Ну, да полно уж. Ладно, говорю, не проси. Гордый какой… Так заходи в понедельник, с утра заходи за приказом. И давай советуйся с женой. Думай. Ну, всего тебе.

Вот так. Думай, значит. Я положил трубку.

Вот она, штука. Человечность, сердечность к уходящему в отпуск. Хотя бы и к директору. Хотя бы и к несостоявшемуся, такому, как я. Ну как человечинку эту привязать к личности Гулякина? Или доброта эта показная, всего-навсего ход игрока? Нет, так не хочется думать о человеке заслуженном. Что получится, если так думать о человеке?

Когда выпито было за встречу, за наши двадцать лет, прожитых врозь, когда восклицания: «А Васька, помнишь, отмачивал?», «А Толича не встречал?», «А Лешка Акулов, Самозванец, он знаешь…», «А Фарс-то, злодей, он в Башкирии окопался!» — когда эти восклицания все были исчерпаны, и разговор пошел и поровней, и посодержательнее, когда, наконец, были обговорены и уточнены совместные действия по вызову и встрече старых жеушников из бывшей девятой группы, в состав которой, понятно, вошел и мастер Наиль Хабибуллович, тогда и удосужился спросить меня друг мой, Борька Попов:

— Так что же у тебя там, на работе? Какую тебе медаль выдали? Давай рассказывай, как на духу.

— Ты же знаешь Иволгина. Ну, с золотой коронкой, говорун такой был. Ты за штаны стащил его со сцены, на собрании, помнишь?

— Это который в комсомол, на руководящую должность просился? Как же. Я бы его и сейчас узнал.

— Имеется такая возможность. В управлении работает.

— А к чему это? У тебя с ним дела, дружба?

— Да рвется человек на мое место. Не уступить ли — пусть попробует сладкой жизни.

— То есть, как это? — Борька Поп поднял на меня честные голубые глаза. — Как это рвется? Как это уступить? Или ты хреновый учитель, и директор из тебя… А может, ты не из девятой группы, Соболь?

— Смешной ты, Поп, человек. Причем девятая?

— А притом, что… притом… Ты так и думаешь, что девятая ни при чем? Считаешь, что ничему не научился в девятой группе? Значит, техникум и университет тебе больше дали? Интеллигента из тебя сотворили?