Звезды над обрывом

Это оказался Майн Рид: «Всадник без головы». Чёрно-белых картинок было мало, но Ибриш ничуть не расстроился из-за этого и читал, рухнув в книгу, как в омут головой, весь вечер до самых сумерек и полночи при свете гаснущих углей. Слова в книге были написаны по-старорежимному, с ятями и ерями, это слегка сбивало с толку, но через десяток страниц Ибриш приноровился. Друзья, Петро и Лидка, брат с сестрой, напрасно звали его к общему костру. Он даже ужинать отказался, и встревоженная Сима погнала пасынка к котелку насильно:

– Это ещё что такое?! Вовсе ополоумел! Ишь ты, книжкой он теперь сыт будет! Да что там такого хорошего, мальчик? Знала бы – не взяла!

– А где взяла-то? – запоздало поинтересовался Ибриш.

– Да в доме одном! Зашла старухе на дочерей погадать, а у неё полный угол лежит! Студенты, видишь, жили, а после впопыхах уехали, книжки не забрали – так она ими печку растопляет!

– Печку?! – взвился Ибриш. – Поди к ней завтра, остальные забери!

– Не могу, – вздохнула Сима. – У ней наши девки бельё с верёвки приняли.

Ибриш с досадой покачал головой, но ничего не сказал: не хотелось огорчать Симу. Но та сама заметила, что пасынок расстроился, и, подкладывая ему в миску куски варёного мяса, пообещала:

– Я тебе эти книжки добуду. Вот увидишь.

– Ещё не хватало! – сурово сказал Ибриш. – Бабка, как тебя увидит, милицию вызовет! И думать забудь!

Сима загадочно улыбнулась, и Ибриш в который раз подумал: какая же она красивая, с ума сойти можно… Что она нашла в отце такого, что пошла за ним в разбойничью кишинёвскую жизнь? И ведь не спросишь… Солнце опускалось за край степи, раскинув жёлтый веер по всему небу и словно языками огня вылизывая лошадиные спины. Сима, сидя возле углей и кормя грудью Руданку, вполголоса пела. Ибриш краем уха слушал её песню – и глотал страницу за страницей.

Он так и не узнал, как Симе удалось поладить с хозяйкой, – но на следующий день мачеха победоносно вывернула перед шатром старый мешок – и из него посыпались книги. Некоторые были без обложек, некоторые – без половины страниц, какие-то – разодраны пополам… Но всё же это были книги, и Ибриш чуть на шею Симке не кинулся. Но рядом стояли и посмеивались цыгане, и поэтому он лишь сдержанно поблагодарил, сложил книги в стопку, задвинул за колесо телеги и вернулся к починке лошадиной сбруи, едва удерживаясь от того, чтобы не бросить к чёрту эту супонь и этот чересседельник и не зарыться с головой в книжную кучу.

В этот вечер Ибриш постиг нехитрую истину: не всё то интересно, что буквами написано. Целый вечер пробившись над «Тригонометрическими функциями и периодами Голодовникова» и так и не поняв ни слова, он уснул совершенно обессилевшим – словно целый день тянул коней и телегу по непролазной грязи. Утром проснулся поздно, с чугунной головой, и с облегчением схватился за Майн Рида: там, по крайней мере, знакомые буквы вели себя достойно и не складывались бог весть во что…

«Должно быть, рано мне ещё, – вспомнил Ибриш слова Антонины Тихоновны, с которыми она отобрала у него Короленко. – А как понять, что – рано, а что уже можно?»

Ибриш этого не знал. И был уверен, что Симка не знает тоже. У других цыган и спрашивать было незачем.

К счастью, среди двух десятков старых книг нашлись «Княжна Джаваха», «Следопыт», «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Овод». Вскоре Ибриш знал их наизусть. И никак не мог понять, почему у него не получается рассказать все эти чудные истории друзьям. Да не только друзьям – даже Симке не получалось! Мести языком Ибриш совсем не умел, и те слова, которые в книжках ловко цеплялись друг за друга, выплетая захватывающую цепь приключений, у него лишь спотыкались и падали, как клячи-доходяги.

«Тоже, видать, уметь надо,» – решил он про себя. И больше не пытался объяснить ни недоумевающему Петро, ни смеющейся Лидке, зачем нужно тратить целый вечер на бесполезное занятие для гаджен.

Впрочем, всерьёз над Ибришем никто не смеялся. Он бережно и любовно ухаживал за отцовскими каурками, мог поставить и разобрать шатёр, развести огонь под проливным дождём, вытащить из густой грязи застрявшую телегу, – и только до серьёзных дел взрослые цыгане не допускали его, лишь пару раз взяв постоять на стрёме. Ибриш не обижался на них: ждал отца.

«И что бы я без тебя делала-то… – улыбалась Сима, глядя, как поутру тринадцатилетний пасынок ловко запрягает лошадей, – Вовсе большой стал! Глядишь, скоро и на сходку позовут!»

Ибриш только усмехался, зная, что до сходки ему ещё лет десять, и то если женится, вгонял оглобли в кожаные петли и шёл сворачивать шатёр.

С тех пор каждую зиму, когда табор останавливался на постой, Ибриш шёл в школу. Через четыре года у него за плечами было уже пять групп.