Звезды немого кино. Ханжонков и другие

Гзовская не была красавицей, хотя часто смотрелась именно такой. Она была истинной царицей сцены и не только ее — кинематографа также. Она привычно и почти неизменно излучала и горделивость, и властность, и легкое, часто насмешливое высокомерие. Сам Блок был ее большим и страстным поклонником — одно время был явно влюблен в нее. Лично пригласил ее на одну из главных ролей в своей пьесе «Роза и крест». Беспокоясь, как сыграет Гзовская Изору, Блок писал своей матери в 1916 году: «Гзовская очень хорошо слушает, хочет играть, но она очень любит Игоря Северянина и боится делать себя смуглой, чтоб сохранить дрожание собственных ресниц».

Но здесь я остановлюсь, поскольку слова «просит» ее муж и партнер — чуть менее известный, чем она, Владимир Гайдаров, бывший на десять лет ее младше: «Я вспоминаю сцены из „Горничной Дженни“: Жорж Анжер (герой фильма. — М. К.) только что покинул постель больного и впервые сел в кресло. Около него дежурит Дженни… В герое зарождается чувство симпатии к ней, они только-только как бы „приспосабливаются“ взглядами друг к другу, бросая отрывочные короткие реплики. Яков Александрович (Протазанов. — М. К.), помню, настаивал на замедленном ритме сцены и диктовал свои знаменитые паузы, когда, например, взгляд Жоржа задерживался на Дженни. „Вот тут глаз в глаз и… пауза, пауза, пауза… Дженни опускает глаза…, паузочка… она быстро встает, поворачивается и собирается уйти… Жорж окликает ее… В дверях она задерживается, не поворачиваясь… пауза, пауза… потом поворачивается и говорит: ‛Мне надо приготовить вам лекарство, уже время принимать его!’ Пауза… поворот и уход… Жорж остается один. Смотрит вслед… опять пауза, пауза, пауза…“» Эта пространная и выразительная цитата касается двух виртуозов: актрисы и режиссера. Аплодисменты воистину пополам.

Жаль, что книга Гзовской «Пути и перепутья» и единственный уцелевший фильм «Горничная Дженни» да еще мнения тогдашних критиков и поэтов (а также художников и писателей) остались практически единственными наглядными свидетельствами ее громадного успеха.

«Первое же появление ее на сцене, — писал П. Марков, — не могло не привлечь радостного внимания. Она обладала даром сценического выхода. Он был всегда неожидан и разителен. Ее выход отнюдь не был выходом премьерши — она первая стала бы против такого впечатления протестовать. И тем не менее это был тщательно отделанный выход в образе, но в образе, на котором надлежало сосредоточить внимание… Фигура, которую правильно называть точеной, пластичность, владение словом и жестом соединились в этой молодой и, конечно, блистательной актрисе…

Ею владела предельная жажда самовыражения, овладения самыми изощренными приемами творчества… Но намного важнее, что Гзовская обладала не только этими данными, но и врожденным талантом артистизма, который сказывался во владении голосом, в отсутствии наигрыша и в отточенном чувстве меры — в чем в чем, но нельзя было обвинить Гзовскую хотя бы в намеке на вульгарность… Как многие актрисы, она любила успех, и кто-кто, но уж она не была лишена тщеславия. Она, конечно, хотела господствовать на сцене».

Другой известный критик (Н. Чушкин) писал о ней так: «Полька по происхождению, красивая, страшно честолюбивая, мечтающая стать русской Сарой Бернар, целеустремленная, поражающая духовным здоровьем, неудержимым напором, уверенная, что таланту „все позволено“… Когда она просто что-то рассказывала… это был Театр, и какой! Увлекаясь, она начинала разыгрывать целые сценки, мгновенно переключаясь в изображаемых лиц, создавая как бы целые спектакли, рождаемые импровизационно. Она делала это легко, непринужденно, неотразимо… Здесь раскрывались и ее насмешливая ироничность, и трезвая, жестокая, порой злая реалистическая наблюдательность…»

Она cкончалась в 1962 году в Москве гораздо позднее мужа, похороненного в Петербурге. Но об этом ниже.

Пожалуй, лучше всех — можно в его стиле сказать «крылатей» — отозвался о ней Игорь Северянин, назвавший актрису «лазурной художницей»:

Ее раздольный голос так стихиен,
Крылат, правдив и солнечно-звенящ
Он убедителен, он настоящ,
Насыщен Русью весь — он ороссиен.

(Из «Сонета Ольге Гзо», 1921 год)

И вот последняя героиня — последняя из первых по моему нехитрому счету. Не помню, кто сказал: «ВЕРА ХОЛОДНАЯ — CИМВОЛ ВЕЛИКОЙ СТРАСТИ». Помпезно? Но зато точно.

Если некто остановит меня и спросит (как обычно, то бишь наивно) — в чем специфика киноактерского дарования, в чем его отличие от cценического, театрального? — я не возьмусь, пожалуй, безоговорочно обозначить эти два явления как абсолютно разные. Но они очень разные. Часто случается, что они равноправно (равноэффектно) бытуют в одной и той же игровой сущности. И тогда отличить киноактерство от театральности будет непросто, но они, безусловно, разнятся, и мы явственно ощущаем это.