Звезды сделаны из нас

Мне грустно и страшно, от ноющей боли натурально мутит – вселенная опять схлопнулась до размеров маленького унылого городка, четырехэтажной школы и восьмиметровой комнаты. Даже если случится невозможное: мы с Клименко завоюем первое место в общешкольном зачете, и Милана признает поражение – мой вечер после бала все равно пройдет в одиночестве и тоске за пошивом наряда для куклы или чтением книги. Как и все последующие вечера.

Я вхожу в класс и, не поднимая головы, шагаю к галерке. По новой традиции, со мной охотно здороваются, но я бы предпочла оставаться изгоем, белой вороной, злобной ведьмой, лишь бы никто не лез с душеспасительными беседами.

– Кузя, ты нездорова? – склонившись над партой, сочувствует Паша, и я отмахиваюсь:

– Ага. Критические дни. Отвали.

Подспудно жду, что доморощенный недостендапер подхватит эту тему и вынесет на всеобщее обсуждение, но он молча уходит. Его сменяет Артём.

– Нелли, что с тобой? – Он занимает соседний стул, двигается ближе, в виноватом щенячьем взгляде читается тревога и обреченность. – Слушай, это же я, да?

– Что – ты? – Мне непонятно, о чем речь, и он терпеливо поясняет:

– Ты такая из-за меня?

Может, рассказ о вероломстве и подлости столичного кретина облегчил бы мои страдания, но адресовать его Артёму я не могу. Пожимаю плечами и выдавливаю улыбку, призванную показать, что со мной все отлично.

– Я такая, потому что сейчас восемь утра, четверг и осень. И Татьяна со своими проверочными работами первым уроком.

Подперев кулаком подбородок, рисую круги на полях черновика, разглядываю сонных птиц, нахохлившихся под крышей соседнего дома, а на грудь камнем давит предательство Глеба.

Да, я грубила ему – точно так же, как грубила всем, кто пытался подобраться слишком близко, а он не реагировал на колкости и демонстрировал заинтересованность. Чем и подкупил. Но моя защитная реакция была вызвана отлично работающей интуицией. Я с самого начала подозревала, что дело нечисто: с его внешностью и умом он мог бы всухую обставить даже условного Артёма. И жалобы на тяжелую судьбу лузера в его исполнении выглядели недостоверно, потому что Глеб чуть ли не дословно повторял мои собственные фразы. Я глупо и нелепо поддалась на пустой треп, потеряла бдительность и теперь страдаю. Поделом.

После физики меня и Клименко освобождают от занятий. Мы бросаем в рюкзаки учебники и тетрадки и по распоряжению самого директора идем в малый зал.

Атмосфера в логове ведьм под стать сопливой осени снаружи – те же холод, сырость, безысходность и мрачность. Вальс вгоняет в депрессию: даже в глубокой старости первые же его аккорды будут воскрешать в моей памяти эти беспросветные дни.

Я несколько раз сбиваюсь с шага, наступаю Артёму на ноги, извиняюсь и вот-вот разревусь. Он останавливается и раздраженно сдувает со лба волнистую челку.

– Нелли, меня достала эта неопределенность. Ты сама не своя. Может, все же поговорим?

– Не сейчас! Давай заново! – Я упрямо становлюсь в центр сцены и жду, но Артём мотает головой.

– Э, нет. Перекур! – Он садится на пыльный бордовый ковролин, поймав меня за запястье, вынуждает неуклюже плюхнуться рядом и краснеет как рак. – В общем… признаю: я вчера поторопился. Прости. Дело в том, что рядом с тобой я теряюсь: не знаю, как себя вести, волнуюсь, переживаю – поэтому и косячу. Даже твое имя как будто обязывает к обращению на «вы». У меня никогда не было таких сложностей с девчонками…

Клименко в своем репертуаре: и в разговоре по душам умудряется похвастаться своим послужным списком.

Я морщусь, но он снова понимает все неправильно:

– Ты больше не берешь меня в расчет? Я совсем тебе не нравлюсь?

Медовые глаза транслируют неподдельное отчаяние, и сердце екает.

А почему я, собственно, мучаюсь из-за какого-то недоумка, которого никогда не видела в реале, когда прямо передо мной сидит сам Артём, переживает и не знает, куда от волнения деть руки?..

– Нет, ты мне нравишься! – выпаливаю я, хотя вовсе не уверена, что правильно употребила это слово. – Мне… нравится с тобой общаться. Дело не в тебе, просто у меня сейчас проблемы. Дома. А тут еще и выступление. Не приходилось быть в центре внимания и представлять школу на таких соревнованиях. Навалилось одно на другое. В общем, полная хрень.

Глеб сразу бы включился в беседу и принялся выяснять, что стряслось, а Артём лишь тянется к рюкзаку, делится со мной банкой колы и вдруг признается, что тоже волнуется:

– Если опозоримся, спросят все равно с меня. Так что… можешь смело наступать мне на ноги, падать и лажать.

Я собираюсь поспорить, что это как раз он списывает меня со счетов, но вовремя замечаю, что Клименко пошутил: кривая ухмылочка сменяется широченной улыбкой, в воздухе витают флюиды искренней симпатии и уверенности, что вместе мы победим. Кружится голова.

Позволяю Артёму себя обнять, но от поцелуя уворачиваюсь: мне абсолютно точно не понравилось с ним целоваться, а представлять на его месте Глеба – это полное дно.