– Нет, ты просто дурочка, – прошипела Хильда, сурово глядя перед собой. – Сначала потеряла голову из-за Тисдэйла, а теперь еще это! Тебе придется уйти из лазарета. Черт знает что такое! Я умываю руки! Я до сих пор держалась в стороне от семейных дрязг – и впредь в них вмешиваться не стану. Боже, как это глупо, какая пошлость! По всей стране это делают теперь все глупые, пошлые девчонки! Отдаваться «героям войны» и рожать от них «детей войны»! О господи, какая мерзость! Я не желаю ничего больше слышать об этом. Можешь убираться прочь и рожать своего поганого младенца, где хочешь.
Грэйс промолчала. Она придерживалась простого правила: ничего не говорить там, где молчание – лучший ответ. Между ней и Хильдой, в сущности, не было больше настоящей близости уже со времени ее брака с Дэном. А тут еще эта новость! То, что Грэйс, которую Хильда баловала и опекала, милая маленькая Грэйс, засыпавшая в детстве в ее объятиях, ждет ребенка, «дитя войны», оскорбляло Хильду, вызывало в ней отвращение, заставило ее дать клятву, что она не будет иметь ничего общего «со всей этой грязью». Слезы стояли в глазах Хильды, когда она чопорно поднялась и вышла из автобуса.
Таким образом, Грэйс предстояло самой устраивать свои дела. На следующее утро она отправилась к мисс Гиббс. По традиции, мисс Гиббс полагалось отнестись к ней ласково, но мисс Гиббс отнеслась к ней не лучше, чем Хильда. Она вышла из себя и «показала зубы»:
– Мне до смерти надоели эти истории, сестра Баррас. Для чего вас сюда приняли, как вы полагаете? Чтобы ходить за ранеными или чтобы разводить потомство? Мы взяли на себя труд обучить вас с той целью, чтобы вы были полезны в лазарете. И вот как вы нас вознаграждаете! К сожалению, должна сказать, что я не слишком вами довольна. Вы не то что ваша сестра. Она не придет заявлять, что у нее будет ребенок. Она знает свою операционную и работает добросовестно. За последний месяц у вас три выговора за небрежность в работе и болтовню в коридорах. А теперь вы являетесь еще с этой новостью. Создается трудное положение. Я недовольна вами. Можете идти.
Грэйс уже начинала чувствовать себя так, как будто она совсем не замужем. Хильда и мисс Гиббс отнеслись к ее беременности, как к чему-то весьма неприличному. Но Грэйс нелегко было привести в уныние. Она была простодушна, наивна, беспечна, была самым нетребовательным существом на свете, но обладала способностью сохранять душевное равновесие во всяком, как выразилась мисс Гиббс, «трудном положении».
И Грэйс принялась собственными силами проводить в жизнь свои планы. После похорон матери ее еще больше пугала перспектива возвращения домой. Она написала тетке. И ответ тети Кэрри, полный невысказанных опасений и благочестивых наставлений, с взволнованной припиской в конце, дважды подчеркнутой, убедил Грэйс, что домой ехать ей нельзя.
Она посидела в раздумье над письмом тети Кэрри, решая, что делать. Грэйс легко принимала решения. Какой-нибудь вопрос, который Хильду тревожил бы целых две недели, совсем не волновал Грэйс, она, казалось, и не задумывалась над ним и шла прямо к цели. Грэйс обладала способностью делать из слона муху. Это объяснялось тем, что она никогда не думала о себе.
В первую субботу января – ее свободный день – она отправилась поездом в Суссекс. Ей почему-то казалось, что это место ей понравится, что там тепло и солнечно и не похоже на суровый и негостеприимный север. Она имела о Суссексе довольно туманное представление, но одна из сиделок как-то отдыхала на праздниках в Винраше, близ станции Барнхем, и дала Грэйс адрес миссис Кэйс, хозяйки, у которой она снимала комнату.
Поезд доставил Грэйс в Суссекс, и она сошла на узловой станции Барнхем. Не очень-то обнадеживающий вид имела эта станция – несколько навесов из рифленого железа, пустые загородки для скота и груды жестяных помятых бидонов для молока. Но это не смутило Грэйс.
Она разыскала дорожный столб, на котором было написано «Винраш»; и так как на нем же было указано, что до Винраша всего одна миля, пошла туда пешком.