Звезды смотрят вниз

День был ветреный, свежий, зеленый. Запах влажной земли чудесно смешивался с соленым запахом моря. Грэйс вдруг больно поразила мысль, что мир так прекрасен, а между тем в нем происходит война, которая увечит лик природы, уродует красоту, уничтожает людей. Ее юное лицо омрачилось, но, когда она пришла в Винраш, оно немного просветлело. В ту самую минуту, как она вошла в Винраш, она решила, что здесь восхитительно. Винраш представлял собой маленькую деревушку, собственно, короткую улицу, выходившую одним концом в поле, другим – к морю. На этой короткой улице помещалась единственная лавчонка с намалеванной от руки вывеской: «Миссис Кэйс. Бакалея. – Мануфактура. – Аптека». Признаков аптеки было не слишком много – только пачка слабительных порошков Зейдлица в окне. Грэйс лавчонка очень понравилась, и она долго рассматривала ее витрину, узнавая разные вещи, напоминавшие ей детство: конфеты, которые назывались «Тонкий Джим», действительно очень тонкие, настоящие конфеты военного времени; а вот и другие, большие, красивые шарики, красные с белым, – не конфеты, а сплошное надувательство, потому что, покупая, вы были уверены, что внутри – орешек, а его там не оказывалось. Ребятишки из шахтерского поселка называли их «Пустая порода». Словом, Грэйс с интересом рассматривала витрину, потом порывисто вздохнула и вошла в лавку. Она вошла так стремительно, что споткнулась и чуть не упала, потому что в лавке было темно и она не заметила ступеньки у входа. Когда она налетела на бочонок с картофелем, из-за прилавка раздался голос:

– О боже, милочка моя!.. Все эта негодная ступенька!..

Прислонясь к бочонку, Грэйс посмотрела на особу, которая только что назвала ее «милочкой». Она решила, что это, должно быть, миссис Кэйс, и сказала:

– Ничего, я не ушиблась. Я такая неуклюжая, вечно на все натыкаюсь. Надеюсь, ваш бочонок не пострадал.

Миссис Кэйс ответила, явно довольная собственным остроумием:

– О милочка, я надеюсь, что вы не пострадали.

Грэйс улыбнулась: нельзя было не улыбнуться, глядя на миссис Кэйс, такую забавную маленькую старушку, горбатую, с круглыми и блестящими, как бусинки, глазами. В горбе миссис Кэйс не было, в сущности, ничего романтического – просто у нее был искривлен позвоночник от рахита, которым она страдала в детстве, – а тем не менее горб этот выглядел романтично. Голова у миссис Кэйс так ушла в плечи, а глаза были такие круглые, черные и блестящие, что получалось комичное впечатление, будто миссис Кэйс сидит на собственных плечах, как старая наседка на яйцах, – пестрая наседка, потому что кожа у миссис Кэйс была вся в теплых золотисто-смуглых морщинках, и только под носом было пятно потемнее. Это коричневое пятно под носом наводило на мысль о нюхательном табаке. И действительно, миссис Кэйс нюхала табак.

– Я приехала переговорить насчет комнат, – сказала Грэйс. – Моя знакомая, сестра Монгомери, посоветовала мне обратиться к вам.

– Да, да. – Миссис Кэйс раздумчиво потерла руки. – Как же, я ее помню, щеголиха такая. Вам комнаты нужны на лето?

– Нет, уже весною, – торопливо возразила Грэйс и прибавила: – Видите ли, у меня совсем особый случай. Я жду ребенка.

– Вот как! – отозвалась миссис Кэйс после довольно продолжительного молчания.

– Видите, это меняет дело.

– Да, милочка. Это конечно меняет дело. Я это отлично вижу.

Грэйс вдруг расхохоталась: миссис Кэйс так усердно уверяла, что «видит», а в лавчонке было так темно!

Миссис Кэйс мигом рассмеялась тоже, но не совсем искренне, затем сказала:

– Видно, что вы любите пошутить. Но если вы ничего не имеете против, милочка, я бы хотела знать: супруг у вас на войне или где-нибудь в другом месте?

Грэйс ничего не имела против. Грэйс рассказала миссис Кэйс о Дэне. Она более или менее подробно объяснила все, и миссис Кэйс успокоилась и стала опять приветлива. Она сказала:

– Я так и думала, уверяю вас, милочка. Я всегда по лицу узнаю человека. Но в наше время, из-за этих немцев и когда такие цены на масло, приходится быть осторожной. Хотите посмотреть комнаты, милочка?

Комнаты были великолепны. По крайней мере, такими они показались Грэйс. Две смежные комнаты на втором этаже. Полы неровные; потолки выпячивались в самых неожиданных местах; чтобы подойти к кровати, нужно было низко нагнуть голову, а в «гостиной» безусловно можно было только сидеть, но не стоять. Зато комнатки были очень чистенькие, со свежевыстиранными и заштопанными кисейными занавесками, красивой олеографией, изображавшей коронацию королевы Виктории, коллекцией птичьих яиц, собранной племянником миссис Кэйс, увеличенной фотографией ее мужа (который служил на железной дороге и умер от блуждающей почки) и с чудесным видом из окон на сад. Сад был большой, в нем росли вишневые деревья, – и Грэйс уже представляла себе, какие они будут весною, все в цвету, колеблемые ветром. В поле за садом гуляли коровы, а за полем тянулась аллея вязов. Грэйс стояла у окна, и на щеке ее блеснула слезинка: все было так прекрасно, но она подумала о Дэне, и ей стало больно.

Она повернулась к миссис Кэйс: