Звезды смотрят вниз

Он угрюмо смотрел в сторону, не мешая ей изливаться и этим отделываться от угрызений совести. Тяжкая боль давила ему сердце. Дженни нанесла ему ужасный удар. Любовно хранил он в душе воспоминание о маленьком Роберте. А она и это осквернила!

В конце концов Дженни перестала хныкать, нервное дрыганье ногами прекратилось. Наступила тишина. Дэвид тяжело перевел дух, затем сказал тихим голосом:

– Не будем больше об этом говорить, Дженни. То, что ты сказала, совершенно верно: ты нездорова. Я думаю, тебе было бы полезно уехать на время. Не хочешь ли погостить на ферме у Дэна Тисдэйла в Суссексе? Я легко мог бы это устроить. Я встречаюсь с Дэном.

– На ферму? – ахнула Дженни, потом подняла страдальческие, восторженные глаза. – В Суссекс?!

– Да.

– О Дэвид! – Дженни снова начала плакать. Неожиданно открывшаяся перспектива была так заманчива, и Дэвид так необыкновенно добр, и все так чудесно. – Ты так добр ко мне, Дэвид, обними меня разок и скажи, что все еще любишь меня.

– Ты обещаешь никогда больше не брать в рот вина?

– Да, Дэвид, да, обещаю.

В бурном приливе нежности и преданности она клялась, что выполнит обещание.

– Ну ладно, я это устрою, Дженни.

– О Дэвид! – Дженни всхлипывала, и задыхалась, и прижималась к нему. – Ты лучший человек на свете.

IV

Через месяц, в начале июня, Дэвид однажды утром проводил Дженни на Центральный вокзал в Тайнкасле. Договориться с Грэйс Тисдэйл относительно приезда Дженни в Винраш оказалось очень легко, – Грэйс пришла в восторг. Сумма, которую Дэвид мог платить еженедельно, была довольна мала, но из откровенного, бесхитростного письма Грэйс было видно, что и эта сумма будет принята с удовольствием.

Дженни была оживлена, предвкушение отдыха в деревне кружило ей голову, румянило щеки, придавало блеск глазам. Она была полна горячей нежности и раскаяния. Она уже воображала, как кормит цыплят, гладит прелестных маленьких ягнят, а через три недели возвращается к Дэвиду чистой, облагороженной и красивее прежнего. О, как это замечательно!

Они стояли с Дэвидом у открытой двери купе, а на ее месте в углу была приготовлена пачка газет и журнал. Она подумала, что очень мило было со стороны Дэвида купить ей журнал. Она не то чтобы одобрила его выбор, но приличной даме подобает иметь с собой в дороге какой-нибудь журнал. А для Дженни самой большой радостью было делать то, что «подобает». Она болтала, обращаясь к Дэвиду, бросая на него время от времени умильные взгляды, выражая ими свое раскаяние и искреннее желание исправиться. Дэвид упорно молчал. Дженни часто задавала себе вопрос: что он думает о том… ну, о том, о чем она так глупо проговорилась? Иногда ей смутно казал ось, что он все забыл или не поверил ей, потому что он ни разу не упоминал об этом. Во всяком случае, она была убеждена, что он ее простил, и это льстило ее тщеславию! Она не понимала, каким страшным ударом было для Дэвида это открытие. Он думал, что она всегда была ему верна. Он с глубокой нежностью берег воспоминание о маленьком Роберте. И одной фразой Дженни все разрушила. Дэвид страдал ужасно, но так как он не обвинял ее, не допрашивал, не выпытывал от нее каждую грязную подробность и не колотил до смерти, то Дженни полагала, что он не страдает. Она, в сущности, не знала Дэвида и не способна была оценить силу характера и благородство, которые заставляли его молчать. В глубине души она недоумевала, но была довольна и, пожалуй, немного презирала Дэвида.

Она посмотрела на большие часы в конце платформы:

– Ну, сейчас отойдет!

Дженни вошла в купе, и Дэвид захлопнул дверь. Раздался свисток. На прощание она крепко обняла Дэвида:

– Ты будешь скучать по мне? Да, Дэвид?

Затем со вздохом удовлетворения она принялась устраиваться в купе. Путешествие было длительное, но Дженни коротала время за журналом и сэндвичами и с интересом рассматривала пассажиров. Дженни чрезвычайно гордилась своим умением «разбираться в людях». Одним зорким взглядом она определяла, как они одеты, сколько стоит шляпка, настоящие или поддельные бриллианты на какой-нибудь даме, принадлежит ли она к «настоящему обществу».

В два часа Дженни пересела в другой поезд, в три она прошлась по коридору и выпила чашку чаю за самой светской беседой с симпатичным молодым человеком, сидевшим за тем же столиком. То есть, собственно говоря, он сидел за соседним, но пересел к ней. Странно, он оказался коммивояжером!

Посмеиваясь про себя, она вспомнила о том лысом коммивояжере, которого выдумала для успокоения Дэвида в их медовый месяц. Милый Дэвид! Она держалась, право, очень холодно с симпатичным молодым человеком, проявила только вежливый интерес, когда он объяснил, что занимается распространением хирургических инструментов. О, она держала себя в высшей степени достойно и на прощание пожала ему руку, как настоящая леди.