Звезды смотрят вниз

Но от Блоунт-стрит было не более мили до парка Бэттерси, а дом № 33, где поселился Дэвид, был этажом выше других, так что из своих комнат Дэвид за бахромой дымовых труб мог видеть небо и зеленые деревья. Парк в Бэттерси ему сразу понравился. Он не был так красив, как Гайд-парк, или Зеленый парк, или Кенсингтонские сады, но был как-то ближе его сердцу. Здесь Дэвид встречал рабочую молодежь, которая упражнялась в беге и прыжках на покрытой шлаком аллее, и учеников городских школ, с увлечением и большой ловкостью игравших в футбол, и бледных машинисток, которые гоняли мяч на усыпанных песком площадках и маневрировали своими ракетками так ловко, как никогда и не снилось никому в Уимблдоне. Здесь не было нарядных нянь и хорошо одетых детей, прыгающих подле украшенных монограммой колясочек. Такой хорошо воспитанный ребенок, как Питер Пэн[15], ни за что не заглянул бы вторично в Бэттерси-парк. А Дэвид среди отдыхавших тут представителей неотшлифованной части человечества находил отраду и могучее вдохновение.

В первый раз он как следует осмотрел этот парк в ту субботу, когда завтракал с Беббингтоном. Выступления Дэвида на предвыборных собраниях и то, что он получил громадное большинство голосов, произвело на Беббингтона сильное впечатление. Таков уж был Беббингтон: всегда стремился сблизиться с заметными людьми, присоединиться к чужому успеху. Оттого-то он и помогал Гарри Нэдженту провести Дэвида в парламент. Позднее Беббингтон от него отшатнулся.

– Вы на ближайшие свободные дни уедете за город?

– Нет, – отвечал Дэвид.

– А я приглашен, – продолжал Беббингтон внушительно, украдкой следя за впечатлением, которое произведут его слова на Дэвида, – приглашен на домашний праздник в «Ларчвуд-парк» – знаете, поместье леди Аутрем. Но в последнюю минуту мне навязали доклад в Демократическом клубе в воскресенье вечером. Черт знает что такое! Терпеть не могу проводить свободные дни в городе. Давайте позавтракаем вместе в субботу, если у вас не предвидится ничего более интересного.

– С удовольствием, – согласился Дэвид после минутного колебания. Ему не особенно нравился Беббингтон, но отказаться было бы невежливо.

И они завтракали вместе в зеленом с золотом ресторане «Адалия», за столиком у окна, откуда открывался чудесный вид на Темзу. Сразу же обнаружилось, что в этом знаменитом ресторане для избранного круга Беббингтон знал всех решительно. И очень многие знали его. Чувствуя, что взгляды присутствующих устремлены на его осанистую фигуру, Беббингтон разговаривал с Дэвидом покровительственно-любезным тоном, наставляя его, кого из членов палаты ему следует держаться и кого избегать. Но больше всего он говорил о себе.

– Да, трудно мне было сделать выбор, – заметил он. – Предстояло одно из двух: либо украшать собой министерство иностранных дел, либо примкнуть к партии лейбористов. А я, знаете, честолюбив. Впрочем, я считаю, что поступил мудро. Вы согласны со мной, что работа в партии дает больше простора, больше возможностей?

– Каких же это возможностей? – резко спросил Дэвид.

Беббингтон поднял брови и отвел глаза, как будто вопрос был несколько дурного тона.

– Разве мы друг друга не понимаем? – сказал он тихо.

На этот раз отвел глаза Дэвид. Ему уже до тошноты надоел Беббингтон – его тщеславие, самолюбование, его жесткий, непоколебимый эгоизм. Глаза Дэвида блуждали по ресторанному залу, отмечая стремительную услужливость лакеев, цветы, вино во льду, дорогие блюда, нарядных женщин. Особенно занимали его женщины. Как экзотические цветы цвели они в этой теплой, насыщенной запахом духов атмосфере. Ничего общего не было у них с женщинами Террас, руки которых покрывались мозолями, а лица – морщинами в вечной борьбе за существование. На этих женщинах были дорогие меха, жемчуга, драгоценные камни. Их ногти были алы, словно слегка обмакнутые в кровь. Эти женщины ели икру из России, паштет из Страсбурга, раннюю землянику, выращенную в парниках и доставленную на самолете из Южной Франции. За соседним столиком сидела молодая, красивая женщина и с нею старик – жирный, лысый, с крючковатым носом. Его обвислые щеки говорили о жизни, полной излишеств, его брюхо непристойно переваливалось через край стола. А женщина томно улыбалась ему. Огромный брильянт, величиной с боб, сверкал у нее на пальце. Старик приказал подать большую, двойную, бутылку шампанского, объяснив своей спутнице, что в таких бутылках шампанское бывает всегда высокого качества; даже если он хочет выпить один стакан, он всегда заказывает двойную бутылку. Когда же ему затем подали счет – подали чуть ли не с коленопреклонением, – Дэвид видел, как он жирной рукой положил на тарелку шесть фунтов. Эта пара за каких-нибудь полчаса шутя проела здесь сумму, на которую семья шахтера могла бы прожить целый месяц.