Звезды смотрят вниз

Ему подали телеграмму – поздравление от Нэджента. Телеграмма Гарри Нэджента так много значила для Дэвида! Он прочел ее торопливо и сунул в карман на груди. Все новые и новые люди подходили и поздравляли, все новые рукопожатия, приветственные клики. Неожиданно толпа запела песню, которая начиналась словами: «Он славный товарищ». Они пели эту песню для него. Какой-то репортер, ныряя в толпе, проталкивался к нему. «Небольшое интервью для „Аргуса“, мистер Фенвик! Ну пожалуйста, сэр, хоть пару слов!» Фотографы в проходе, яркая вспышка магния. Опять крики. Наконец толпа медленно начинает расходиться. Еще слабо доносится «ура» из различных частей города. Питер Вил сон, доверенное лицо Дэвида, посмеиваясь и подшучивая над ним, провожает его вниз по лестнице. Все кончилось! Он победил!

Наконец Дэвид добрался до дому и, все еще не вполне опомнившись, вошел в кухню. Бледный, в полнейшем изнеможении, стоял он и смотрел на мать. Он сразу вдруг почувствовал, что устал и ужасно голоден. Сказал медленно, как во сне:

– Я избран в парламент, мама. Ты знаешь, что я избран?

– Знаю, – сухо отвечала Марта. – И знаю, что ты с утра ничего не ел. Может быть, не побрезгуешь нашим шахтерским пирогом?

X

Неизбежная реакция наступила, когда Дэвид, попав в палату общин, почувствовал себя маленьким, ничтожным человеком, не имеющим здесь ни единого друга. Он упрямо боролся с таким настроением. Как это ни забавно, в первый день в палате его ободряли главным образом чины лондонской полиции. Он пришел рано и сделал обычную для всех новичков ошибку – пытался войти тем ходом, который предназначен для публики. Его остановил полисмен, дружелюбно объяснив, где находится отдельный вход для членов палаты. Дэвид прошел через двор, по которому важно гуляли голуби, мимо статуи Оливера Кромвеля, мимо автомобильного парка с рядами машин и затем вошел через специальный, служебный, ход. Тут другой приветливый полисмен указал ему дорогу в гардеробную – длинную комнату, всю ощетинившуюся вешалками, с которых кое-где свисали петли из розовых шнуров необычного вида. Когда Дэвид снял шляпу и пальто, еще один полисмен любезно занялся им: изложил ему географию палаты общин с легким уклоном в историю и даже открыл тайну розовых петель:

– Они остались с тех времен, когда носили мечи, сэр. Здесь джентльмены вешали мечи, раньше чем войти в палату.

– И как эти шнуры не износились до сих пор? – удивился Дэвид.

– Господь с вами, сэр! Ведь за этим следят. Когда какой-нибудь из них износится, его сейчас же заменяют новым. Уж как об этом заботятся, сэр, если бы вы знали!

В три часа приехали Нэджент и Беббингтон. Дэвид прошел вместе с ними по широкому коридору, где на полках стояло множество книг в синих обложках: то были официальные стенограммы заседаний палаты, билли, протоколы. У книг был такой вид, словно их никогда никто не читал. Дэвид смутно сознавал, что они вошли затем в длинный и высокий зал, увидел людей в креслах, спикера с жезлом. Быстро и невнятно прочитана молитва, затем выкликается среди других и его фамилия, и он торопливо идет к задним скамьям. Робость мешалась в нем с гордым сознанием высокой задачи, сознанием, что наконец-то начинается для него настоящее дело.

Он снял комнаты на Блоунт-стрит, в Бэттерси. Это была, собственно, маленькая квартирка наверху: две комнаты – спальня и гостиная, кухонька с газовой плитой и ванная; но квартирка эта не была отдельной, ход в нее был из общего коридора и по внутренней лестнице. Он платил один фунт в неделю, причем хозяйка, миссис Такер, обязалась убирать комнату и постель. Обо всем остальном Дэвид решил заботиться сам. Он собирался даже сам готовить себе завтрак, чем привел в несказанное удивление миссис Такер.

Блоунт-стрит не принадлежала к числу парадных улиц, это была унылая, полная копоти артерия города, проходившая между двумя рядами грязных домов. На замусоренных тротуарах множество хилых ребятишек карабкались на утыканные остриями заборы или сидели дружной компанией (главным образом девочки) на краю тротуара, спустив ноги в водосточную канаву.