Звезды смотрят вниз

Голос Дэвида, звучавший страстной серьезностью, одиноко раздавался в душном зале. Дэвид внезапно ощутил уверенность в своих силах, в том, что сумеет овладеть вниманием слушателей, убедить их. Он принялся излагать свои мысли. Он говорил о системе частной собственности, при которой пренебрегают охраной труда, о системе, которая зиждется на погоне за прибылями, при которой на первом месте интересы акционера, интересы же рабочего – на самом последнем. Он перешел к вопросу о королевских патентах на разработку недр – этому недопустимому, несправедливому закону, по которому у каждой области в пользу частного лица отнимаются огромные суммы, и не за услуги, оказанные обществу, а исключительно в силу монопольных прав и привилегий, пожалованных сотни лет тому назад. Потом он стремительно принялся излагать слушателям ту новую систему, которой надо добиваться. Национализация! Слово, которое годами оставалось гласом вопиющего в пустыне. Он просил их вдуматься в значение этого слова. Национализация – это, прежде всего, объединение всех копей под одним управлением, усовершенствование методов работы и новый порядок распределения угля между потребителями. Во-вторых, национализация означает безопасность шахтеров. В Англии имеются сотни шахт с плохим и устарелым оборудованием, но так как это шахты частные, то шахтеру приходится прежде всего думать о том, чтобы его не выкинули на улицу, а не об опасностях, грозящих ему, и о недопустимых условиях работы. А заработная плата? При национализации она увеличится, потому что годы упадка промышленности будут уравновешиваться годами расцвета. Во всяком случае, заработная плата будет не ниже прожиточного минимума. И жилища у рабочих будут лучше, чем теперь. Государство ни за что не допустит, чтобы дома шахтеров были в таком плачевном состоянии, как сейчас. Ведь этого требует честь самого государства. Жалкое состояние рабочих жилищ – наследие прошлого, результат многолетней жадности, эгоизма и равнодушия эксплуататоров. Те, кто работает в копях, выполняют общественно полезное дело, опасное дело, и на них следует смотреть как на слуг общества. Они требуют только справедливого, человеческого отношения, той справедливости, в которой им веками отказывали. Они хотят быть слугами государства, а не рабами капитала…

Полчаса Дэвида слушали молча, как загипнотизированные, ловя на лету каждое его слово, каждый довод. Убежденность, с которой он говорил, покоряла всех. Он увлек слушателей историей их собственного класса: беззаконие за беззаконием, предательство за предательством. Он воодушевил их словами о солидарности рабочих, товарищеской верности и отваге перед лицом опасности.

– Помогите же мне, – воскликнул он в заключение, протянув руку со страстным призывом, – помогите бороться за вас, добиться для вас справедливости!

Он умолк и стоял как слепой, побежденный сильным внутренним волнением. С минуту было очень тихо. Но вот загремели одобрительные крики, настоящий ураган приветствий. Гарри Огль вскочил и тряс Дэвиду руку. Кинч, Вилсон, Кэрмайкл и Геддон – все были тут, подле него.

– Вы их захватили! – пытался Геддон перекричать шум. – Всех до единого!

Уикс хлопал Дэвида по спине, множество орущих людей ринулись вперед, окружили его, тянулись пожать ему руку, говорили все разом, так что Дэвид совсем растерялся. Внизу, в зале, стоял ужасающий шум, топот ног, хлопки. И все эти звуки летели в ночь, будя эхо.

На следующий день за Дэвида было подано 12 424 голоса. Это была победа, триумф, о котором он и мечтать не смел, – такого большинства голосов не получал ни один кандидат в Слискейле за последние четырнадцать лет. Дэвид стоял без шапки перед зданием муниципалитета, а ликующая толпа, тесно окружив его, кричала «ура», колыхалась вокруг, кричала все снова и снова. И у него кружилась голова, он чувствовал прилив нового воодушевления, новых сил. Да, вот он преодолел все, сам не зная как, и теперь он у цели.

Роско пожал ему руку. Толпа еще оглушительнее закричала «ура».

Роско держал себя молодцом, он улыбался, несмотря на жестокое разочарование. Но Ремедж не улыбался. Ремедж тоже был здесь, вместе с Бэйтсом и Мэрчисоном. Он не поздоровался с Дэвидом. Он стоял, насупив брови, угрюмый, грозный, и на лице его было смешанное выражение упрямого недоверия и непримиримой враждебности.

Дэвид произнес короткую, но пылкую речь. Он не помнил, что и как говорил. Он благодарил их, благодарил от всего сердца. Он обещал работать для них, бороться за них. Он хотел служить им.