Звезды смотрят вниз

– Я ее люблю, – ответила она с неожиданной силой. – Я только ею и живу.

«Так вот что ее изменило», – инстинктивно подумал Дэвид.

И как раз в эту минуту Хильда подняла глаза и каким-то почти сверхъестественным чутьем угадала его мысли.

– Я вела себя гнусно, не так ли? – сказала она спокойно. – Гнусно по отношению к Грэйс, к тете Кэрри, ко всем, – и к себе самой тоже. Пожалуйста, хоть на этот раз не спорьте со мной! Сегодняшний мой визит – попытка загладить прошлое.

– И я надеюсь, что вы этот визит повторите.

– Вот это мило с вашей стороны. – Хильда слегка покраснела. – Скажу вам откровенно: у меня в Лондоне ужасно мало друзей. Ужасно мало. Я слишком замкнутый человек. Не умею сходиться с людьми. Но вы мне всегда нравились. Только не поймите меня превратно – я глупостями не занимаюсь. Ни-ни! Я только хотела сказать, что, если вы согласны, мы могли бы иногда встречаться и состязаться в остроумии.

– Остроумии! – воскликнул Дэвид. – Да у вас его ни на грош не имеется!

– Начинается! – сказала в восхищении Хильда. – Я знала, что мы с вами найдем общий язык.

Дэвид стоял спиной к огню, засунув руки в карманы, и смотрел на нее:

– Я собираюсь ужинать. Какао и сухари. Не поужинаете ли вы со мной?

– Поужинаю, – согласилась она. – А какао вы варите в сковородке?

– Вот именно, – подтвердил он и ушел на кухню.

Хильда из комнаты слышала его кашель и, когда он вернулся, спросила:

– Отчего вы кашляете?

– Обычный кашель курильщиков плюс немного германского газа.

– Вам следовало бы полечиться.

– А вы, кажется, говорили, что вы хирург?

Они поужинали какао с сухарями. Болтали и спорили. Хильда рассказывала о своей работе в операционной, о женщинах, ложившихся под ее нож. Дэвид немного завидовал ей: вот это настоящее дело, истинная помощь страдающим людям.

Но Хильда усмехнулась:

– Я не филантропией увлекаюсь, а техникой дела. Это своего рода прикладная математика, требует хладнокровного обдумывания. – Она помолчала и прибавила: – А все-таки эта работа сделала меня человечнее.

– Это еще вопрос! – возразил Дэвид. И они снова начали поддразнивать друг друга.

Потом речь зашла о его предстоящем выступлении в палате. Хильда говорила об этом с интересом и увлечением. Дэвид изложил ей план своей речи, она его резко раскритиковала. Вечер прошел очень весело и совсем так, как в старые годы.

Пробило десять часов. Хильда поднялась.

– Вы непременно должны меня навестить, – сказала она. – Я варю какао гораздо лучше, чем вы.

– Приду. А насчет какао – не верю.

Возвращаясь домой в Челси, Хильда с радостным чувством говорила себе, что все было очень хорошо. А ведь ей пришлось сделать над собой большое усилие, чтобы пойти к Дэвиду. Она боялась, что ее поступок может быть истолкован Дэвидом неверно. Но этого не случилось. Дэвид был для этого слишком умен, слишком чуток. И Хильда была довольна. Хильда была прекрасным хирургом, но не слишком тонким психологом.

В день выступления Дэвида она поторопилась купить вечернюю газету. Речь его была отмечена – и отмечена благосклонно. Утренние газеты отзывались о ней еще одобрительнее. «Дейли геральд» посвятила ей полтора столбца, и даже в «Таймс» снисходительно похвалили искренность и убедительное красноречие нового члена палаты, депутата от Слискейла.

Хильда пришла в восторг. Она подумала: «Непременно позвоню ему, непременно!» И, перед тем как обходить палаты, позвонила по телефону Дэвиду и тепло поздравила его. Из телефонной будки она вышла довольная. Пожалуй, даже немного подозрительно сияющая… Но ведь речь была замечательная! И разумеется, только речь Дэвида ее и интересовала.

XI

Артур стоял у окна конторы, глядя на толпившихся во дворе шахтеров. Толпа во дворе вызывала мучительные воспоминания о локауте 1921 года, этом первом конфликте с рабочими, первом из целого ряда конфликтов, в которые его втянули и которые окончились всеобщей забастовкой в 1926 году.

Артур провел рукой по лбу, словно отгоняя воспоминания об этой бессмысленной борьбе. К счастью, все кончилось, забастовка прекращена, люди вернулись в шахту. Вот они толпятся во дворе, все напирая и напирая на будку табельщика. Они не просили работы, а безмолвно вопили о ней. Это было написано на их лицах. Работы! Работы! Любой ценой! Стоило взглянуть на эти застывшие лица, чтобы увидеть, какую блестящую победу одержали шахтовладельцы! Рабочие были побеждены. В глазах у них светился панический страх перед голодной зимой. На каких угодно условиях, за какую угодно плату, только бы дали работу! Они напирали, работая локтями, проталкиваясь к навесу, где за загородкой стоял Гудспет подле старика Петтита, раздавая рабочим номера и внося их фамилии в ведомости.