Звезды зреют на яблонях

— Егор Тимофеевич! — кричит Шура. — Косу подколите, мешается!

Егор входит в хлев. Корова стоит спокойно. Она уже привыкла к Егору.

— Умница! — говорит ей Егор. — Скоро сарай тебе починим. К зиме как раз будет. Оно бы раньше нужно… — он подсчитывает, когда корова отелится.

Пальцы у Егора не гнутся. Коса выскальзывает из руки. Она как живая, эта коса! Егор видит нежные Шурины плечи. Ее холщовая рубашка стала влажной от пота и прилипла к спине. Она стала почти прозрачной — батист!

Егор никак не может справиться с Шуриной косой.

— Я лучше косынку принесу, — смущенно говорит Егор.

Полкан тоже привык к Егору. Он уже не лает, он только всевидящим оком цепного пса следит за Егором, когда тот идет по двору. Даже голову не поворачивает!

Егор идет к сараю, где привязан Полкан. Там на бревне Шурина косынка.

— Егор Тимофеевич! — кричит Шура. Она видит Егора из открытых дверей.

Полкан смотрит не мигая. Он положил на лапы лобастую голову. Маленькие уши Полкана тонут в рыжей шерсти. Они насторожены. Сейчас он похож на льва, положившего голову на лапы. Он не делает ни одного движения, он только следит. Над глазами Полкана черная щетина бровей. Даже Шура боится этого пса и, прежде чем пройти, бросает ему кусок. Цепной пес!

Егор подходит ближе. Он идет не слишком быстро. Полкан ворчит. Слышно, как ворчанье клокочет у него в груди. Это в кишках кипит злоба. Густое, грозное, оно переходит в горло. Оно, как мускул, перекатывается на шее под густой шерстью. Сейчас Полкан бросится. Он уже оскалил клыки. Клыки у него как у дикого зверя. Такими недолго и руку отхватить!

Шура стоит как вкопанная. Она не смеет дохнуть. Она даже не обтерла рук и комкает кофточку на груди.

Егор подходит ближе. Он что-то говорит.

— Так, так, — говорит Егор, — бедная ты собака, так и сидишь на цепи, не с кем слова сказать!

В глаза Полкана страшно взглянуть — они желтые!

— Так, так! — говорит Егор.

Он подходит к Полкану и кладет ему руку на голову между ушей.

Шура садится на порог. Это ноги сами подогнулись, и по груди разошлась слабость, как круги по воде.

— Собака ты, собака! — говорит Егор.

Полкан прогнул спину. Он весь съежился и как бы ожидает удара. Ладонь Егора лежит без движения. Только пальцы тихонько перебирают шерсть. Полкан растерян. Это первая рука, которая его гладит.

— Не жалеет тебя никто, — говорит Егор и прижимает Полкана к ноге. — А собака как человек: ей тоже нужно счастье!

Полкан чувствует тепло, которое исходит от ноги Егора. Оно проникает сквозь рыжую шерсть к самому его сердцу. До конца своей цепной жизни Полкан будет предан Егору. Теперь Егор хозяин в этом дворе.

Только над Шурой он не хозяин.

VI. Звезды зреют на яблонях

Шура собралась на почту. Солнце уже по ту сторону холмов, и земля отдает тепло. Она, как печь, приготовленная для хлеба: огня уже нет, а кирпич пышет жаром.

На дороге лежат два пухлых рубца пыли, как два сытых полоза, которые заснули на проселке. Это от колес.

Шура не торопится. Еще рано. Вот солнце совсем сядет — тогда как раз. В это время приходит из Сарканда почтовая бричка. Молодой почтальон Федя разгружает бричку, потом распрягает лошадей, и, пока лошади жуют овес из мешковинных торб, сам он, сидя на крылечке почты, достает из-за пазухи хлеб и брынзу, обернутую в платок, и тоже подкрепляется. Лошади жуют овес, а Федя съест завтрак и дремлет, прислонясь спиной к косяку двери, и на его лице в рябинах оспы разливается сладость покоя. Он складывает губы трубочкой и легонько посвистывает во сне.

Шура не торопится. В садах уже притаилась прохлада. И, если держаться поближе к деревьям, слышно, как ходит там эта прохлада большими волнами, наподобие тихого прибоя, как дышит легким воздухом. Даже на дорогу идет оттуда свежесть. Она переливается из сада, как вода из переполненного ведра. Над дорожной пылью стоят маленькие озера свежести.

Шура пересекает пустой конный двор. Все кони сейчас в поле, и двор зарос молодой травой. Она проходит мимо хлебного ларька. Он закрыт ставнями на обед. Почта как раз против зернового двора.

Перед воротами зернового двора ходят куры. Их здесь не меньше двухсот. Птичник! Куры сбежались со всей улицы и собирают просыпанную пшеницу. На высоких ножках бегают цыплята. Это молоденькие петушки. Они уже вышли из возраста цыплят, но еще не доросли до взрослых петухов. Они неуклюжи, как все подростки, и такие же забияки: петушки подхватывают зерна под самым клювом у наседок. За рябой курицей бежит такой петушок. Он волочит по пыли концы крыльев, оставляя две бороздки. Рябой курице негде укрыться, и она садится в пухлую пыль.

Шура переходит дорогу. На скамеечке сидят бабы. Они ждут писем и смотрят на кур.

— Мне бы такого муженька, — глядя на петушков, озорничает молодая баба Дуняша.

— Война у мужиков всю силу отняла, — отвечает ей в тон Калистратовна. — А животина — ей что? Видала, какой у нас бык-бычина? Его соседний колхоз просил: одолжите, мол!

На крыльцо выходит начальница почты.

— Ждете, бабоньки? Нету на сегодняшний день. Еще пишут! А тебе есть, Калистратовна. Получай.