Звезды зреют на яблонях

IX. Чтобы этого самого не было!

А к вечеру послышался шум мотора и такой звук, будто ребята щелкают друг друга по лбу хлопушками. Легковую машину сразу отличишь от грузовика по этому звуку засорившегося карбюратора. Вот она появилась из-за поворота. Так и есть, легковая!

Все знают, что машина эта черная, лакированная, «бюик», но сейчас она рыжая, совсем тусклая от пыли. Будто в чехле, как диван в райкоме.

— Интересно! — говорит бухгалтер. — Райкомовская машина!

Машина останавливается у правления. Из нее выходит секретарь райкома. Он полный, под глазами у него мешки — это от больного сердца. На нем светлый серый костюм и сапоги. Под пиджаком косоворотка, ворот расстегнут. Видно, что человеку душно. Он спрашивает у шофера тряпку, которая лежит под сиденьем, вся пропитанная бензином, и обмахивает ею сапоги. Наклоняться ему трудно. Его мучает одышка. Секретарь райкома вытирает носовым платком шею за воротом косоворотки и проходит в комнату, где сидит председатель.

Председатель тоже полный, только сердце у него здоровое, и это тоже сразу видно. Председатель вызывает бухгалтера:

— План давайте, сводку, сколько убрано на сегодняшний день, — все давайте!

Они сидят запершись в задней комнате.

— Ты жук! — говорит секретарь райкома. — У тебя что-нибудь выпросить — легче в землю лечь!

— А в прошлом году? — говорит председатель. — Мы зерно, что же, не одалживали? «Второй пятилетке» одалживали, «Пламя социализма»…

— Хватит! — говорит секретарь райкома. — Ты, братец, не на страшном суде, чтобы все добрые дела вспоминать. Некуда было девать, вот и одалживал. Такой урожаище! У вас по скольку вышло на трудодень? Ну, вот! Придется, братишка ты мой, трактор все же одолжить. Им без трактора ни тпру ни ну!

Председатель колхоза недоволен. Он машинально дергает медаль, которая у него на груди.

— Брось, оборвешь! — говорит секретарь райкома. У него на пиджаке такая же медаль. Это за оборону Севастополя. Оба они бывшие краснофлотцы.

— Так!.. А теперь насчет пшеницы. Вы что ж, песьи дети? Или ты вовсе хочешь опозорить колхоз?

— Что вы, товарищ секретарь?! — пугается бухгалтер. — Мы на сто процентов план выполнили. — Бухгалтер стоит рядом. Он принес цифры, и, так сказать, во всеоружии.

— Знаю! Не про то речь.

— …а также по срокам уборки вышли на первое место в районе, — говорит бухгалтер.

— Знаю! А сто двадцать гектаров за кладбищем — это что вам, дуля? — говорит секретарь. Его рука с короткими пальцами машинально складывается в известную комбинацию. Это имеет внушительный вид! — Или будете с земли зерно подбирать? Это что за гектары? Оборонные? Хорош мальчик!

Уже на крылечке секретарь райкома говорит:

— Да, еще насчет раненых бойцов. Как их тут бабы, не обижают?

— Не знаю, свечи не держал! — зло говорит председатель. — А потом, что с них спросишь, с баб: мужья на фронте!

Секретарь райкома уже открыл дверцу машины и пригнул голову, чтобы сесть. Он останавливается:

— Так-то оно так, но чтобы и морально-бытового разложения тут не было! Понятно? — Он захлопывает дверцу. — Или хочешь, чтобы меня в обком вызвали?.. Собрание проведите!

— Ладно!

— Насчет воскресника!

— Ладно.

— Насчет фонда обороны!..

X. Может, это любовь?

Егор стоит во дворе. Он прислонился к открытому окну. В комнате слишком много народу, и просят не курить, в особенности самосад. Ядовитый, черт!

На середину комнаты сдвинуты два стола. На одном букет, на другом ведро с водой для ораторов.

— По первому вопросу, — говорит бухгалтер, он председатель собрания, — даю слово инвалиду Отечественной войны… — Он называет фамилию.

К столу, на котором ведро, подходит боец Миша — тот, у которого глаз, как Вега. Он робеет. Он никак не может начать. Пьет уже вторую кружку, опускает кружку в ведро и помешивает воду, как суп. Тишина в комнате наполнена насмешливым весельем.

— Эх ты, герой!

Миша отчаянно машет рукой: ну, была не была!

— Товарищи колхозники! На нас можете рассчитывать! Я хотя и не хвалюсь за храбрость, а немцев бьем…

Мише хочется сказать так, чтобы за сердце взяло:

— Что же касается красноармейского рациону хлеба, а также иных продуктов, то это уж дело колхоза!

Керосиновая лампа, которая стоит на столе, гудит как большой золотой жук, как жук-рогач, который залетел в комнату. Миша с отчаянием смотрит на лампу. Таня подходит к столу и убавляет фитиль. Она вынула из волос шпильку и повесила на стекло. Это чтобы стекло не лопнуло.

— Все ясно! — говорит председатель. Он хочет выручить Мишу. — Кому еще слово?

Таня не сводит глаз с оратора. Глаза у нее как две черных ягоды шелковицы. Брови — две пиявочки. Она подбрила их ради собрания. Таня вся подалась вперед, у нее даже рот приоткрыт от внимания, а грудь мерно подымается, будто она спит или зачарована блеском медали на Мишиной гимнастерке.

— Верно, сынок, верно! — говорит Калистратовна. — Питание — это уж дело колхоза, мы, колхозники, армию кормим.

— Начинай, бабы! — кричит Дуняша. — Подписывайся!