Звезды зреют на яблонях

Уже жарко. Солнце как раскаленная сковорода. Оно на серединке неба. Кувшин с водой Шура ставит в тень камня. Теперь за работу!

Шура дергает пшеницу. Это похоже на прополку. Только там дергаешь отдельные сорняки, а тут сплошняком, все поле.

Уже ломит в пояснице — это усталость! Шура не разгибает спину. Так удобнее. А то сколько раз пришлось бы нагнуться. Ее движения размеренны: раз-два! раз-два! — только так и можно. Руки все делают сами, голова в этом деле не участвует.

Раз-два! Поясница просто разламывается. Хоть бабку зови, как при родах!

Еще вон до того камня.

В каждой руке у Шуры пшеница. Она зажата в кулак. Сверху, над большим пальцем, пучок еще не сорванных колосьев.

Раз-два! С корней осыпаются комочки земли. Ладони саднит. На правой — водяная мозоль. Скоро этой рукой уже нельзя будет работать.

Воздух над холмами сварился от жары. Он как белок в яйце, которое опустили в кипяток. Жара льется с холмов. Она стекает по их склонам…

— Ну, все! — Шура ложится возле камня, где кувшин.

Когда человек так устал, он может пить и пить. Он только вливает в себя воду, а жажда не проходит. Нужно сперва отдохнуть. Шура закрывает глаза. Солнце проникает сквозь веки. Под веками светло. У самого уха трещит кузнечик. Он совсем рядом с ухом!

«Антон тоже тут отдыхал!» — думает Шура. Она старается вспомнить Антона. Он так осторожно умел водить косой, что скажи ему волосы на голове обкосить, и те обкосит. Знаменито косил!

Шура вспоминает, как она приносила Антону обед, как под этим самым камнем нашла три крохотных яичка. Какая же птичка была? Вовсе махонькая! На них была такая тонкая скорлупа, что светилась изнутри, будто там желтый огонек. «Наверно, это желток был виден», — думает Шура.

«Вот глаза могу вспомнить, а рот и нос — никак! Или это от жары?»

Образ Антона исчез из Шуриной памяти. Его уже нет в ней. Его нужно собирать из осколков, как разбитую посуду.

«Беспамятная я!» — сокрушается Шура.

В кувшине под камнем вода совсем холодная, будто только из родника. Это камень сберег холод воды. В кувшин попал кузнечик, наверное, тот, что звенел под ухом. У него ярко-желтые надкрылья, а грудка черная. Шура протягивает кузнечику соломинку, чтоб он выбрался. Но он так разомлел от жары, что даже рад своей беде.

«Беспамятная я! — сокрушается Шура. — Хоть бы фотография была!»

XII. «Ой, дид-ладо, вытопчем, вытопчем!»

У Егора нарвал шов у плеча. Вот уже неделя, как не проходит. Егор так измотался, что на него страшно смотреть — одни скулы! Сейчас боль тише. Он лежит под яблоней и как бы оглушен. Мир проникает в его сознание, как свет в комнату, где закрыты ставни.

На дороге, по ту сторону канавы, играют дети. Они из яслей, которые напротив.

— А мне мама соши́ет юбку!

Дети сидят в теплой пыли.

— А мне соши́ет кофточку!

Они хвастаются друг перед дружкой и засыпают друг дружку теплой пылью. Все это доходит до Егора как из дальней комнаты. Егору мерещится война.

…Командир вошел в блиндаж:

— Товарищи бойцы, в десяти километрах на юго-запад горит село!

Егор выскочил из блиндажа:

— Мать честная! Горит!

Он обратился к командиру:

— Товарищ командир, как это есть мое родное село, разрешите отправиться мне!

Командир разрешил. Егор взял еще двух ребят, и они пошли. Уже начиналась весна, и снег в лесу таял, в особенности на опушке, и под ним уже журчала вода. А под одной сосной они заметили совсем чистенькое местечко и несколько подснежников, и еще заметили белку…

На той стороне канавы играют дети. Они разделились на два маленьких круглоголовых войска:

— А мы просо сеяли, сеяли!

Они прыгают на одной ножке друг другу навстречу:

— Ой, дид-ладо, сеяли, сеяли!

Егор лежит под яблоней и бредит.

…И когда они вошли в село, немцев там уже не было. Они нашли совсем пустое село, которое горело. По крышам прыгало пламя, оно выскакивало из окон. Бойцы кинулись в лес и наломали веток. Они стали бить это пламя полными снега еловыми ветками. Но пламя ворчало и разбрасывало искры.

Егор переворачивается на другой бок. Тень от яблони почти не защищает его от солнца. Егор стонет.

…Они поняли, что им все равно с этим пожаром не справиться, и кинулись на край села, где находилась изба Егора. Он знал, что там уже ничего нет, потому что с той стороны как раз и начался пожар; а во дворе еще лежали сухие прошлогодние дрова, и сарай был покрыт соломой…

Егор хочет избавиться от своего бреда. Он садится, прислонясь спиной к яблоне.

…Пошел снег, и белые хлопья падали пополам с черными — это летела сажа. Снег тут же таял от жары, которая стояла в этом селе. А сажа все летела и летела. Было так тепло, что можно было разуться. И когда Егор пришел к своей избе, там ничего не было. Все погорело! Снег шипел на золе. Он присел на корточки и стал разгребать эту золу. Она была горячей, и тут он нашел… видно, здесь люлька стояла… Сына нашел… Как картошка в золе, так и лежал!

Егор раскрывает глаза, измученные болью. Они как бы застланы горьким дымом.

— Ничего у меня нет на свете! — шепчет Егор, прислоняясь к яблоне головой. Во дворе громыхают ведра. — Одно только это и есть… Да и то чужое.