Первая часть этих дел касалась картин. Несмотря на некоторый упадок, наблюдавшийся на рынке современного изобразительного искусства, картины расходились на провинциальных аукционах по феноменально высоким ценам и иногда даже били рекорды, но сам художник не получал с этого ни гроша. Торгаши, не перестававшие наваривать на полотнах, не считали необходимым делиться доходами с автором — слишком стар, беспомощен, из таких можно вить веревки. А один из аукционеров распространял будто бы слухи о недавней его кончине. Уловка была низкопробная. Но пока покупатели разбирались, что к чему, — чаще всего рядовые торговцы произведениями искусства, в горячке кризиса готовые спекулировать на чем угодно, — аукционеру удавалось взвинчивать цены. В этом прибыльном начинании был замешан и владелец одной из парижских художественных галерей, с которой старик сотрудничал многие годы. На протяжении ряда лет директор галереи скупал у него холсты за бесценок, благодаря чему сегодня и превратился в безотказного поставщика приобретенного товара на рынок.
Другая часть неурядиц старика упиралась в долги, которых он понаделал вне всякой меры еще при жизни жены. После того как всё имущество оказалось разбазаренным, у него оставался под Парижем дом, который в любой момент мог пойти в продажу с молотка…
Только позднее, когда они вышли на улицу, Петр понял, почему Вельмонт рассказывала ему о делах мариниста в подробностях.
— Если хотите, вы можете помочь, например, разобраться с его делами, — сказала Вельмонт.
— С делами мариниста?
— Возни, конечно, много. Но я уверена, что часть имущества можно отстоять. Дом под Парижем — это уж точно. Только поймите меня правильно… Если вы не можете, я приму это как должное.
— Придется ездить по судам, правильно я понимаю? Ведь одним Парижем не ограничится?
— Не ограничится. В Париже он поселился недавно.
— Могу попробовать, — сказал Петр. — Разве вы не для этого меня позвали сюда?
— Разве вы не для этого приехали?
Вельмонт решила, что лучше сразу же вернуться к старику, чтобы Петру не пришлось ехать в приют в лишний раз, и они опять поднялись наверх.
Объявив пожилому художнику, что его дело переходит в ведение нового адвоката, Вельмонт поспешила представить их друг другу, а затем, вынув из портфеля кипу бумаг, стала сверять их с имеющимися у старика. Скрепя сердце старик согласился вынуть кое-что из своих шкафов.
Документация оказалась в полном беспорядке. Нужных бумаг недоставало. Старик уверял, что бумаги у него есть, но он не мог их найти в куче хлама, который продолжал вываливать на стол из кухонного шкафа. Прежде чем передать «досье» Петру, то есть ворох бумаг, Вельмонт попросила своего подопечного собрать к следующей встрече всю документацию, особенно справки, подтверждающие его нетрудоспособность на нужный период, о чем она просила уже неоднократно.
Старик был чем-то недоволен. Новый адвокат явно не внушал ему доверия. Недовольство старика объяснялось, возможно, и тем, что Вельмонт пользовалась в пансионате определенным почетом, и ему трудно было поверить, что кто-то может по-настоящему ее заменить.
Повторное знакомство со стариком закончилась обещанием Петра выкроить на неделе время, чтобы вернуться для более обстоятельной беседы, после того как он разберется с бумагами…
Предупреждения Вельмонт
о том, что старик, отданный ему на поруки, своим характером мог довести кого угодно до белого каления, оказались явным приукрашиванием реальной картины.Расчетливый, мелочный, желчный, новый «клиент» воплощал в себе весь набор, казалось, несовершенств и пороков, какие только могут уживаться в одном человеке. Престарелый художник был типичным представителем той особой породы людей, не самой распространенной, характер которых от жизненных невзгод не крепнет и не мягчает, а просто черствеет, тем самым обрекая их на тупиковое существование в замкнутом кругу мелочного эгоизма, вырваться из которого уже мало кому бывает под силу. Обиженный на весь свет, старик требовал к себе особого отношения, понимал, что никто не может лишить его права качать права, и этой привилегией пользовался без зазрения совести.
Звали его Ксавье. Он носил звучную, не вяжущуюся с его внешностью фамилию — Гюго. Но эта фамилия как нельзя лучше шла неудачнику. Казалось очевидным, что прославить ее во второй раз уже невозможно. У Петра не поворачивался язык обращаться к старику по фамилии — «мсье Гюго», и первое время он называл его по имени, пока не осознал, что это вредит делу: отношения требовали некоторой дистанции.
Больше всего Гюго коробила деловитость, с которой Петр взялся навести хоть какую-то предварительную ревизию в его делах. Добиться высвобождения долговых тяжб Ксавье Гюго из компетенции провинциального суда и перенесения судебных процедур в Париж, по месту его настоящего проживания, — Петр считал это первостепенным шагом. Это должно было существенно упростить работу на другом этапе. Однако сам старик не прилагал ни малейших усилий, чтобы помочь ему в подготовке нужных досье.