Звёздная Пыль

Джейк обхватывает губами её клитор, пульсирующий под его жадным поцелуем, и вводит в неё пальцы – ни за что на свете этого не пропущу. Его Принцесса выгибается, мечется, словно пытается вырваться, двигает бёдрами навстречу его руке, его губам, его языку, и её ладони сжимаются в его волосах, это было бы больно, если бы имело хоть какое-то значение.

Потому что только одно важно – то, как она лихорадочно шепчет его имя, раз за разом, как шёпот переходит в отчаянный крик, и это так волшебно и так полузабыто, как будто всё становится на свои места с одним его именем, срывающимся с губ его жены.

Он, наконец, отрывается от неё с большой неохотой, но жилка, судорожно бьющаяся на её горле, её часто вздымающаяся грудь, её покрытая испариной кожа – всё это стоит разбухших яиц и стоящего колом члена.

И вообще, какое это имеет значение, когда его женщина только что кончила от его прикосновений?

Чёрт, как же я люблю тебя, Принцесса.

Марикета несколько минут приходит в себя, а потом, когда её дыхание выравнивается, она распахивает глаза и вдруг спрашивает:

– Что ты сейчас сказал?

Джейк удивлённо смотрит на неё. Что он сказал? Он же вроде молчал.

А потом до него доходит. Он сказал, что любит её… вслух. Это было так естественно, что даже мысли не возникло, что этого можно было не говорить. Не понимая, почему на её лице застыло выражение ужаса, Маккензи качает головой, прочищает горло. Что в этом, в самом деле, такого?

– Сказал, что люблю тебя.

И она резко садится, поджимает колени, натягивая платье аж до скрещенных лодыжек. Касается дрожащими пальцами своих губ, словно пытается сдержать изумлённый выдох, который всё равно вырывается из горла.

– Нет-нет-нет. Ты… Ты не можешь.

Лучшее лекарство от эрекции, блядь.

Лучшее. И худшее.

– Не могу что? – устало спрашивает Джейк, когда Марикета испуганно сжимается напротив него, словно он только что не в любви ей признался, а в том, что по ночам расчленяет новорожденных котят.

– Ты не можешь меня любить, – выдыхает она. И вдруг из её широко распахнутых глаз начинают литься слёзы. Крупные, блестящие, как жемчужины. Её слёзы всегда сбивали Джейка с толку, но сейчас – особенно. – Ты… Ты ведь меня не знаешь.

– Знаю, – возражает Джейк.

– Нет, не знаешь! – внезапно кричит она, вскакивая с постели. – Ничего ты обо мне не знаешь, Джейк! Может, когда-то знал… Ту девушку, которой я была на Ла-Уэрте, но это не я! Вы все говорите обо мне так, словно я пережила с вами… что-то… Никто даже не может толком рассказать, что именно… Но я – не она! И любишь ты не меня, и хочешь… её! Я тут совершенно не при чём, и я… Я тоже не знаю тебя, Джейк! Не знаю и…

Маккензи даже не может злиться на неё за эти слова. Не может испытывать хоть какие-то эмоции, потому что он уже знает, что она сейчас скажет, и это выжигает способность чувствовать хоть что-то. Давай, Принцесса, сделай это. Забей последний гвоздь в мой гроб. Ты пока что сделала недостаточно. Но сейчас ты это исправишь. Стреляй. Последний, контрольный…

– И… И я не люблю тебя, Джейк.

…навылет.

– Ты уверена в этом, Принцесса? – сухо, без какого-либо выражения спрашивает Маккензи, удивляясь тому, что его горло может издавать ещё какие-то звуки. И тому, что воздух всё ещё проникает в пустые лёгкие, тому, что в ушах слышится сердцебиение – этого всего не должно быть. Трупам ведь не нужен кислород.

А Марикета затравленно смотрит на него и отчего-то жалеет о том, что произнесла вслух такие вещи – но ведь это же правда, она не должна испытывать вины за то, что всего-навсего честна с ним. Но полнейшее безразличие в его взгляде наполняет лёгкие пустотой, словно только что она потеряла что-то важное, что-то жизненно необходимое, что-то такое, без чего не сможет даже дышать.

– Да?.. – она и сама слышит, как нелепо звучит эта полувопросительная интонация, понимает, что её голос не кажется твёрдым и уверенным, но Джейк лишь коротко кивает, со свистом выдохнув, словно только этого и ждал, поднимается и выходит прочь, оставляя Мари в гнетущей, тяжёлой пустоте номера.

И почему-то в этот момент Марикета так остро ощущает своё одиночество, даже хуже, чем накануне, когда она не обнаружила ничего знакомого в родном городе. К разливающемуся в груди запустению прибавляется ядовитое чувство вины. Подумать только – всего несколько минут назад этот мужчина заставил её извиваться на кровати от такого оргазма, что ей показалось, что она вообще никогда в жизни до этого не знала, что можно испытывать подобное удовольствие, а потом она… оттолкнула его. Марикета знает, что сделала нечто непоправимое, и это отравляет изнутри, словно выпила медленно действующий яд.