Звёздные часы

Эти слова оказались последней каплей. Мы выдохлись. И сами по себе, и от того, что, в поисках тайного смысла, случайно разгадали загадку бытия, которую боялись, страшно боялись высказать вслух. Она всегда маячила перед нами, особенно в те дни, когда, пугаясь страшных торжественных стонов похоронных процессий, мы бежали опрометью прочь со двора и, запираясь в уборной, жгли там газетную бумагу и раз за разом сливали воду.

Так и теперь, захотелось тут же бросить всё и убежать к маме, прижаться к её родному боку, зарыться поглубже, царапая лицо пуговицами её халата. Спрятаться, от себя, от жизни, от судьбы. Но мы сидели, разглядывая пыльные пальцы босых ног, а бабочки порхали вокруг, зримо торопились успеть всё, и крыльями нежно хлопали нас по щекам, осыпая их чешуйками, которые блестели на солнце, словно мелкие капельки слёз. Но мы-то, мы, мы жаждали от жизни одной только радости…

– Скажи мне, а чёрные бабочки, они что, злые?

– Что ты, нет! Зло – шутка истинно человеческая, оттеняя добро, делает его много заметнее.

…Бабочки, перелистывая часы дня, будто времена года, роняют их, и после не могут взлететь. А как же быть нам, бескрылым, коли так?

Когда-нибудь

– Ой! Как здорово, ты здесь! Что ж ты так долго?!

– А что такое?

– Вон… там, видишь?

– Что я должен увидеть?

– Там ОН!

– А.… да, понял. И что с ним?

– Он меня обижает!

Она сжала губки так тесно и горестно, что стало непонятно – есть ли они вообще. Налитые слезами глаза грозили выкатиться к моим ногам. Аккуратные ноздри отворились так, что в них уже можно было вдеть шнурки.

– Э-гей! А ну-ка, не рыдать! Что мне сделать? Прогнать его?

Она смущённо тронула рукой лицо и, покачав головой, попросила:

– Нет. Просто побудь тут со мной немножко, пожалуйста.

Я улыбнулся:

– Какой разговор, конечно!

Лягушка рассмеялась в ответ, показав розовый язычок, и прыгнула в пруд. Уж, который притворялся, что спит всего в двух шагах от нас, открыл глаза, зевнул и с изрядной долей скепсиса поинтересовался:

– И долго ты с ней будешь возиться?

– Конечно! Ведь я её люблю!

– Лягушку?

– Ну, да!

– Ну и что с нею тут сделается, по-твоему?

– Она опасается, что ты её съешь.

– Правильно делает, но не стану, я ж тебе обещал.

– Ей не верится.

– Да мне и самому не верится, но, как говорит твой отец: «Договор дороже денег».

– Так и есть.

Пока мы болтали, лягушка слопала пару ос, и уже запихивала в рот пальцем упиравшуюся третью. Ей явно было вкусно.

Уж спросил:

– А осу тебе не жаль?

– Ты знаешь, мне всех жалко. Я пытаюсь найти хоть какое-то равновесие между поддержанием и сохранением жизни, но…

– Да не отыщешь ты его, – перебил меня уж, – никак!

– Но я ж не могу не стараться делать этого! – с горячностью ответил я.

Мы помолчали немного. Уж подобрался поближе и, улыбнувшись смущённо, произнёс:

– Хороший ты, человек… – после чего тронул нежно мою руку чёрной бахромой своего языка, и добавил, – Ты только не прекращай, пытайся. У тебя получится. Когда-нибудь.

– Когда-нибудь, – согласно повторил я.

Ветер, не в состоянии быть в стороне, пробежал сквозь кусты и встал рядом. Подученные им деревья качали головами, они не знали, с чем согласны, но с удовольствием делали это.

Тень

Тот, кто не в силах

справиться с одиночеством,

отдаёт ему власть над собой.

Когда я вижу объявление с просьбой помочь найти человека, то вспоминаю одну историю. Она произошла так давно, что вполне уже можно рассказывать о ней, не опасаясь кого-то задеть.

У знакомого пропала жена. Он сильно горевал, так, по-крайней мере, казалось со стороны, но как там оно было на самом деле, кто знает. Немудрено заплутать в потёмках своей души, а уж чужая…

Пропавшей было около сорока пяти лет, она ничем особо не отличалась от сверстниц, но на мир смотрела чуть иначе прочих, доверчивее была, что ли, теплее. Помогала всем и во всём, даже если об этом не просили, напрямую, искренне горевала горестям других, а своими не докучала, будто бы их не было вовсе. Если на улице рядом с ней кому-то делалось дурно, то можно было быть уверенным в том, что уж кто-кто, а она мимо не пройдёт, ни в коем случае.

В её обществе окружающим хотелось жаловаться, и она всегда с готовностью выслушивала и выручала, чем могла, занимаясь чужими делами, как собственными. Казалось, её любили все, часто зазывали в гости, но, когда вокруг веселились, танцевали, жевали и произносили тосты, она чувствовала себя лишней. Усаживалась где-нибудь в уголке, наблюдала недолго со стороны и вскоре, часто даже не попрощавшись с хозяевами, тихо уходила.