Звук, который ты захочешь услышать

— Вот и добыча наша, Моисеич, прошептал Синицын. — Ты как думаешь, если генерала Яшкина за вымя подергать, небось, совесть у нас не шевельнется?

— Ни на секунду, Сидор, — ответил Иохель. — Ты за адъютантом потихоньку посмотри, где-то он рядом с нашим генералом обитает. А я пока дома подожду.

* * *

Слежка за капитаном дала результаты только через неделю. Сильно мешало то, что Синицын ходил пешком, а капитан — ездил на машине. Дворники и шоферы, с которыми он свел знакомство, ничего о капитане не сообщили — возили его по работе, где живет, никто не знал. О Яшкине Сидор не спрашивал, чтобы не наводить подозрения, да и в легенду о соблазненной и брошенной беременной сестре генерал никак не вписывался.

Синицын похудел и осунулся, из неприкосновенного денежного запаса пришлось достать деньги на ремонт разваливающегося сапога, не выдержавшего долгих походов по московским улицам. Незамеченным Сидор оставался только потому, что капитана Задорожного интересовал только он сам, а на окружающих он не обращал никакого внимания, что позволяло при слежке особо не прятаться.

Обиднее всего было то, что капитан в тот день, когда они его впервые увидели, только вышел из дома. От квартиры, в которой снимали комнату Иохель с Сидором, до квартиры родителей Задорожного, в которой тот жил, ходу было от силы минут десять. К тому же адрес легко находился в телефонном справочнике.

— Сыщики из нас, Сидор, никакие. Может, хоть в другом повезет, — сказал Гляуберзонас Синицыну, когда тот, не скрывая разочарования от собственной неопытности, рассказал о всех лишних телодвижениях, которые совершил. Разговор происходил на лавочке у подъезда, где они поджидали свою жертву.

— Глянь, Моисеич. Кажись, идет, — кивая в сторону показавшегося из-за угла военного, сказал Синицын.

— Ну всё, я пошел, буду его на лестнице ждать, а ты снизу страхуй.

— Да помню я всё, тащ майор, хватит уже повторять, — проворчал Сидор, встал и пошел в сторону от дорожки.

* * *

Капитан Задорожный возвращался домой в прекрасном настроении. Наконец-то дали результаты разносимые им всяким мыслимым и немыслимым начальникам подарки. Несмотря на то, что выслуги не хватало, майора ему должны присвоить через месяц, а через годик обещали и об академии генштаба похлопотать — и прощай, старый козёл Яшкин, надоевший хуже горькой редьки. Сейчас принять душ, почистить сапоги и сходить побаловать себя в «Националь».

— Женя? Задорожный? — оклик застал его врасплох.

— Вы кто? Мы знакомы? — спросил он у какого-то штатского со смутно знакомым лицом.

— Без пятнадцати три, — прозвучало в ответ и капитан так и замер, силясь понять, почему он ушел со службы в такой ранний час.

* * *

Проснулся он, сидя в кресле. Ноги немного затекли, но голова была ясной и легкой. Хотелось есть, но, посмотрев на часы, капитан понял, что в ресторан идти уже поздно. Пришлось идти на кухню и ставить чайник. Пошарив в буфете, Задорожный нашел кусок колбасы, краюху немного подсохшего хлеба и сделал себе бутерброд. Заглянув в зеркало, подумал, что надо бы подстричься, а то прическа как у бабы какой-то. Глянув на стоящую возле зеркала баночку с бриолином, он вспомнил Яшкина с его бесконечными похлопываниями по заду и поглаживанием плеч и брезгливо сплюнул в раковину.

На кухне засвистел чайник, и капитан пошел заваривать чай, не заметив даже, как взял с собой баночку с бриолином и выбросил ее в мусор.

* * *

Командировка Аркадия Михайловича утомила. Устал он гонять вороватых кладовщиков и считать портянки с гимнастерками. Понятное дело, сам генерал-майор ни кладовщиков, ни портянок не видел, но какова ответственность! Ведь надо всех этих мелких жуликов на местах построить и страху нагнать. Определить, кого под суд, кого просто пожурить, а кого и простить, если заслужит.

Искать чужие грехи Яшкин умел. Как фокусник, он выуживал из кучи накладных и ведомостей нужную, будто она светилась неведомым, только ему видимым светом и тыкал ею в нос проверяемым. Генерал любил эти моменты, когда чья-то судьба, заключенная в простой бумажке, покрытой типографской краской и фиолетовыми чернилами, оказывалась в его руках. Что теплое в такие моменты растекалось в груди (в самые сильные моменты, когда людишки падали в ноги и принимались обнимать его сапоги, теплота растекалась не только в груди, но ради таких переживаний можно было и потерпеть мокрое пятно на подштанниках).

И начальство таланты Аркадия Михайловича ценило и потому посылали его на самые трудные участки. Вот и сейчас две недели в казахской степи, объект только строится, даже сортир на улице. И ученые эти (придумали же слово, какие они ученые, только деньги разбазаривать) понапридумают всякой ерунды, керосин жгут тоннами. Сортир построить не могут, а туда же, в космос ракеты пускать. Сидели бы в своем Капустином Яре, там хоть до Сталинграда добраться можно, а это, Тюратам [2], тьфу, даже вспомнить противно, песок на зубах до сих пор скрипит.