Звук, который ты захочешь услышать

Вот семья моя, — она показала на стоящие на полке в книжном шкафу фотографии в тоненьких одинаковых рамках. — Это вот родители мои, папа Миша с мамой Авдотьей, это Анька, маленькая еще, а рядом я, тоже не очень взрослая. Мы в Харбине тогда жили, папа на КВЖД служил, ну, а мы с ним. Это вот, — показала она на другую фотографию, — мы уже сюда переехали, я школу как раз заканчивала, в тридцать шестом. Последняя фотография с мамой, через месяц она от туберкулеза умерла. Дачу на Николиной горе первый год как дали, она там всё свое последнее лето провела. А это, — Полина после небольшой паузы, будто хотела отделить эту страничку своей жизни от других, показала на стоявшую посередине фотографию, на которой она, только намного моложе, почти девчонка, смеющаяся, стояла рядом с высоким улыбающимся красавцем в форме лейтенанта-танкиста, — Лёшка. Я за него замуж в сороковом вышла. Любила очень. Он как раз училище закончил, лейтенанта получил. В сорок третьем он в танке сгорел, и я стала вдовой. Вот такие дела. Как ты сказал, не о чем рассказывать, — она вздохнула, помолчала немного, потом продолжила: — Ты только не жалей меня, ладно? Не надо. Надо жить дальше, так же? Прошлое — в прошлом, а мы — сейчас. Про них помним, а живем дальше. Хорошо, Игорь? — она улыбнулась и опять пропела, как на улице: — Игорь-Игорь-Игорь. Пойдем, поедим. Зря, что ли, я с утра на кухне крутилась. Руки в ванной помой, полотенце свежее я тебе повесила.

Ванная сияла чистотой. В мыльнице лежал новый кусок мыла (судя по запаху, земляничного), на крючке висело белоснежное вафельное полотенце, возле ванной — еще два, тоже кипенно белых, только махровых. Над раковиной висел шкафчик, в который Иохель благоразумно не стал заглядывать, в стаканчике рядом с круглой коробочкой зубного порошка торчала одинокая зубная щетка. Он привычно, как тысячи раз до этого (кто делает это чаще хирургов? да какой ты хирург, с одной рукой-то? забудь уже) тщательно вымыл руки и вытер их этим самым вафельным полотенцем.

Обед превзошел все самые смелые ожидания Иохеля. Нежнейшее мясо, наверное, замоченное в каком-то маринаде после того как его отбили, было запечено с овощами и сыром, салат (вот откуда пахло огурцами) был с какими-то кубиками брынзы и оливками, запивали они всё это вкуснейшим красным вином, от которого становилось легко и весело.

Они ели, опять пили вино, чувствуя себя так, будто были знакомы до этого тысячу лет. Полина смеялась (колокольчики, боже, как хорошо!), он опять вспоминал всякую смешную ерунду и изображал строгую даму, приходившую в больницу читать ему книги (вот дурак, хорошо, что она не спросила, с какого перепуга эта тетка ходила), она рассказывала про свою работу (модельер, надо же) и мастера, у которой училась перед войной (кто она, эта Ламанова? [3]) — и Иохель чувствовал себя как дома, будто и не искал — а вдруг нашел.

Полина встала, собрала посуду со стола, поставила тарелки в мойку, подошла к нему, стала сзади и, положив руки на спинку стула, спросила:

— Ты же не думаешь обо мне плохо, да, Игорь?

— Тут недавно меня спросили, спрошу и я тебя теми же словами, — сказал он, глядя перед собой. — Ты дура? Если ты считаешь, что про это надо меня спрашивать, то так и есть.

— Извини. Наверное, я всё же дура. — и тут же, без паузы почти, сказала: — Но ты же не думаешь, что одним поцелуем в прихожей всё закончится?

Иохель сам не заметил, как вскочил и оказался возле нее. Будто где-то что-то переключили и он опять пытался вжать ее в себя и прильнул к ней всем телом. Не разрывая объятий, Полина потащила его из кухни и, спотыкаясь, довела их до кровати, на которую они рухнули, стаскивая друг с друга одежду, путаясь в пуговицах и застежках.

— Подожди, я сам, — сказал он, встал, и начал лихорадочно стаскивать непослушную рубашку и расстегивать ставшие ужасно неудобными пуговицы на брюках, не в силах оторвать взгляд от Полины (вот же, наступил на штанину, чуть не упал), так же быстро старавшейся избавиться от своей одежды. Шелестело платье и щелкали застежки. Стащив, наконец, последний носок, он увидел как Полина аккуратно укладывает на стул пояс от чулок (какая же она красивая, боже, за что мне это) и упал рядом с ней. Предательская мысль о том, что может случиться конфуз из-за длительного воздержания (ejaculatio praecox, тут же всплыли в памяти стальные буквы суровой латыни) мелькнула и погасла, растворившись в таких желанных объятиях…

* * *

Они лежали на сбившейся простыне: Иохель на животе, Полина, прижавшись к нему грудью и закинув ногу на его бедро.

— Ты точно врачом служил? Судя по твоей спине, ты с поля боя не вылезал. И я поцарапала еще.

— Спина — это за один раз всё, мина разорвалась возле палатки, в которой мы оперировали (точно поцарапала спину? не помню такого, хоть убей). Только мне не повезло, все целы, а мне пришлось швы накладывать. Но там ерунда, раны поверхностные все были.

— Лежи спокойно, сейчас смажу тебе спину йодом, — она встала и пошлепала в ванную, бормоча себе под нос что-то похожее на «Ну ты, Полька, даешь».