Звук падающих вещей

Издалека, через головы избранных, капитан поприветствовал президента Лопеса, тот ответил сдержанной улыбкой, и они знаками условились встретиться позже, потому что все как раз начиналось. Сантос обернулся посмотреть, с кем это обменивается жестами Лопес; он узнал Лаверде, слегка кивнул ему, в этот момент в небе показались трехмоторные «Юнкерсы», и все взгляды обратились к ним.

Хулио смотрел во все глаза. Он никогда не видел таких сложных маневров на таком близком расстоянии. «Юнкерсы» были тяжелыми, их раскрашенные фюзеляжи делали их похожими на огромных доисторических рыб, двигались они величественно. Каждый раз, когда они пролетали, воздух волнами накатывал на трибуны, взъерошивая прически женщин, которые были без шляп. Затянутое облаками небо Боготы, эта грязная простыня, которая, кажется, накрыла город с момента его основания, было идеальным экраном для такого фильма. Три «Юнкерса», а теперь еще и шесть «Фальконов» пролетали туда-сюда на фоне облаков, как по сцене огромного воздушного театра. Их построение в небе было идеально симметричным. Хулио на мгновение забыл о горечи во рту, голова перестала кружиться, он смотрел на холмы на востоке, на их туманные силуэты, вытянувшиеся вдали, длинные и темные, как спящая ящерица. На холмах шел дождь, и он подумал: дождь скоро доберется и до них. «Фальконы» пролетели снова, воздух снова дрогнул. Рев двигателей не мог заглушить восхищенные крики трибун. На полупрозрачном диске вращающихся винтов вспыхивали короткие сполохи света, когда самолет делал разворот. Наконец появились штурмовики. Они возникли из ниоткуда, выстроились в клин улетающих ласточек, и трудно было поверить, что это не живые существа, что ими кто-то управлял. «Это Абадия», – сказала какая-то женщина. Хулио обернулся, чтобы посмотреть, кто это был, но те же слова звучали и с другой стороны трибуны: имя звездного пилота разносилось в толпе, как дурной слух. Президент Лопес поднял руку и указал на небо.

– А вот теперь, – сказал капитан Лаверде, – мы увидим кое-что настоящее.

Рядом с Хулио стояла пара лет пятидесяти, мужчина в галстуке-бабочке в горошек и его жена, мышиное лицо которой не скрывало того факта, что когда-то она была красивой. Хулио слышал, как мужчина сказал, что собирается подогнать машину поближе. А жена ответила: «Глупости, оставайся здесь, пойдем позже, ты пропустишь самое интересное». В этот момент эскадрилья низко пролетела перед трибуной и повернула на юг. Раздались аплодисменты, Хулио тоже хлопал. Капитан Лаверде забыл о нем: его взгляд был прикован к происходящему, к опасным рисункам, которые самолеты чертили в небе, и Хулио понял, что отец тоже никогда не видел ничего подобного.

– Я и не знал, что самолет на такое способен, – скажет Лаверде много позже, когда этот эпизод будут снова обсуждать на собраниях и семейных обедах. – Казалось, что Абадия отменил закон земного притяжения.

Возвращаясь с юга, «Хоук» капитана Абадии отделился от строя, или, скорее, другие штурмовики оторвались от него, рассыпались, как букет. Хулио даже не заметил, как Абадия остался один, не понял, куда подевались другие самолеты, они внезапно исчезли, как будто растаяли в облаке. Одинокий штурмовик прошел перед трибуной и сделал вираж, вызвавший крики и аплодисменты. Его провожали сотни глаз, все видели, как он маневрирует и разворачивается, на этот раз летя все ниже и быстрее, вычерчивает новый пируэт на фоне гор, а затем снова теряется в небе, появляется словно из ниоткуда и направляется к трибунам.

– Что он делает? – спросил кто-то рядом.

«Хоук» шел прямиком на зрителей.

– Что делает этот сумасшедший? – спросил кто-то другой.

На этот раз голос раздался снизу, говорил один из спутников президента Лопеса. Не зная почему, Хулио посмотрел на президента и увидел, что тот стискивает обеими руками деревянные перила, как если бы он находился не на суше, на устойчивой деревянной трибуне, а на корабле в открытом море. Он снова почувствовал едкий привкус во рту, ему опять стало дурно, внезапно заболела голова. Вот тогда-то капитан Лаверде и сказал тихим голосом, ни к кому не обращаясь, разве что к самому себе, со смесью восхищения и зависти, как бывает, когда видишь, как кто-то другой решает неразрешимую загадку:

– Черт, он хочет пролететь над флагом.