Звук падающих вещей

Обсуждение естественных функций моего организма с совершенно чужим человеком меня ничуть не задело. В Майе Фритц была какая-то особая естественность, какую я никогда не встречал раньше, и она, конечно же, очень отличалась от пуритан-боготинцев, всю жизнь делающих вид, что в туалет они не ходят. Кажется, я кивнул в ответ, но не уверен, сказал ли я ей что-нибудь. Нога болела сильнее обычного, болело и бедро. Я списывал это на влажность и усталость после стольких часов езды по непредсказуемой и опасной дороге.

Я проснулся разбитым. Меня разбудила полуденная жара: я вспотел, простыня промокла, как в больнице Сан-Хосе во время моих ночных кошмаров; я посмотрел на потолок и увидел, что вентилятор перестал вращаться. Резкий дневной свет проникал сквозь деревянные жалюзи и рисовал лужицы света на белой плитке пола. У закрытой двери на плетеном кресле висел странный набор: две клетчатые рубашки с короткими рукавами и зеленое полотенце.

В доме стояла полная тишина. Вдалеке слышались голоса работавших людей, стук их инструментов: я не знал, кто они, что делали в такое время и в такую жару, но именно в тот момент, когда я стал размышлять об этом, шум прекратился, и они, наверное, пошли отдыхать.

Я поднял жалюзи, открыл окно и выглянул, почти приклеившись носом к москитной сетке, но никого не увидел: светился прямоугольник бассейна, была виден каменистый склон, сейба, похожая на те, что росли вдоль дороги, специально посаженные, чтобы в их тени могли укрыться любые несчастные обитатели этого мира, где солнце не знало жалости. Под сейбой лежала немецкая овчарка, которую я встретил, когда приехал. За деревом виднелась равнина, а где-то еще дальше текла река Магдалена, ее журчание я легко мог вообразить, потому что слышал его в детстве, хотя и в других местах, далеко от Лас-Акасиас.

Майи Фритц нигде не было видно, так что я принял холодный душ (пришлось убить большого паука, который довольно долго сопротивлялся в углу) и надел рубашку побольше размером. Это была мужская рубашка; я начал фантазировать, что она принадлежала Рикардо Лаверде, и представил его в ней; в моем воображении он почему-то был похож на меня.

Как только я вышел в коридор, ко мне подошла молодая женщина в красных шортах-бермудах с синими карманами и в майке с бабочкой на подсолнухе. Она несла поднос с высоким стаканом апельсинового сока. Вентиляторы в гостиной тоже не работали.

– Сеньорита Майя кое-что оставила вам на террасе, – сказала она. – Сказала, что вы встретитесь за обедом.

Она улыбнулась, подождала, пока я возьму стакан с подноса.

– Нельзя ли включить вентиляторы?

– Света нет, – ответила женщина. – Хотите красного вина?

– Сначала телефон. Мне нужно позвонить в Боготу, если можно.

– Телефон там, – кивнула она. – Если сеньорита вам разрешила.

Это был старый аппарат, вроде тех, которыми пользовались в моем детстве в конце семидесятых: что-то типа пузатой птицы с длинной шеей, диском и красной кнопкой под ним. Чтобы прекратить разговор, ее надо было нажать.

Я набрал свой домашний номер и обрадовался, снова испытав это детское нетерпение, когда ждешь, пока диск вернется на свое место и можно будет набрать следующую цифру.

Аура взяла трубку раньше, чем раздался второй гудок.

– Где ты? – спросила она. – У тебя все хорошо?

– Конечно. Почему что-то должно быть не так?

Ее голос изменился, стал холодным, густым и тяжелым.

– Ты где? – повторила она.

– В Ла-Дораде. В гостях.

– У той, что оставила сообщение?

– Что?

– Сообщение на автоответчике?

Меня не удивила ее догадливость (мне не раз были продемонстрированы ее образцы с самого начала наших отношений). Я объяснил ситуацию, не вдаваясь в подробности: дочь Рикардо Лаверде, найденные документы, ее воспоминания, которые дают мне возможность многое понять. «Я хочу знать», – опять вспомнил я свою запись, но не произнес вслух. Пока я говорил, раздалось нечто, похожее на всхлипы, а затем Аура вдруг расплакалась.

– Ты сукин сын, – сказала она.

Она сказала это не так, как делают обычно, скороговоркой, более доходчиво и привычно, но произнесла четко, разделяя слова, не растеряв ни одного звука.

– Я глаз не сомкнула, Антонио. Я не бросилась искать тебя по больницам только потому, что мне не с кем оставить девочку. Не понимаю, я ничего не понимаю, – твердила Аура, всхлипывая, и ее манера плакать показалась мне жестокой, я никогда раньше не слышал, чтобы она так рыдала. Без сомнения, это сказалось напряжение, накопившееся за ночь.

– Кто эта женщина? – спросила она.

– Никто, – ответил я. – Во всяком случае, это не то, что ты думаешь.

– Ты не знаешь, о чем я думаю. Кто она?

– Дочь Рикардо Лаверде, – ответил я. – Того человека, которого…

Она фыркнула:

– Я знаю, кто это. Не оскорбляй меня, пожалуйста.

– Она хочет, чтобы я рассказал ей все, что я о нем знаю, а я хочу, чтобы она рассказала мне. Вот и все.

– Она хорошенькая? Я имею в виду, тебе понравилось?

– Аура, остановись.

– Но я просто не понимаю, – снова сказала Аура. – Не понимаю, почему ты не позвонил вчера, разве это было так трудно? Или вчера у тебя не было телефона? Ты разве не там ночевал?