Звук падающих вещей

Когда мы проезжали ограду базы под куполом из зеленой ткани, обвитую сложным лабиринтом из колючей проволоки, я увидел табличку, на которой белыми буквами на зеленом фоне было написано: «Фотографировать запрещено», и еще одну надпись черным по белому: «Права человека – ответственность каждого». По другую сторону забора виднелась асфальтированная дорога, по которой ехали военные грузовики; далее, на высоком пьедестале, как музейная реликвия, стоял канадский истребитель «Сабр». В моей памяти образ этого самолета, который так нравился Рикардо Лаверде, теперь связан с вопросом, который тогда задала мне Майя:

– Где вы были, когда убили Лару Бонилью?

Люди моего поколения часто так поступают: мы спрашиваем друг друга, что мы делали во время тех или иных событий восьмидесятых годов, которые, помимо нашей воли, определяли или меняли нашу жизнь. Я всегда считал, что так мы пытаемся сгладить последствия того десятилетия, унять ощущение незащищенности, с которым выросли, пытаемся убедить себя, что мы не одиноки. Эти разговоры обычно и начинаются с убийства Лары Бонильи, министра юстиции.

Он был первым и самым влиятельным среди юристов, кто открыто объявил войну наркокартелям; именно с его убийства все это и началось: киллеры-подростки на мотоциклах догоняют машину, в которой находится жертва, и расстреливают в нее рожок компактного «узи», даже не сбросив скорости.

– Я был дома, делал домашнее задание по химии, – ответил я. – А вы?

– А я болела, – сказала Майя. – Аппендицит, представляете, мне только что сделали операцию.

– Разве у детей бывает аппендицит?

– Представьте себе, бывает. Помню суматоху в клинике, медсестры снуют туда-сюда, как будто я попала в фильм о войне. Все знали, кто убил Лару Бонилью, но никто до последнего не верил, что они на это пойдут.

– Да, это было что-то новое, – сказал я. – Помню, папа сидел в столовой, уперев локти в стол, обхватив голову руками. Он так и не притронулся к еде. И ничего не сказал.

– В тот день мы как будто оказались в другой стране, правда? По крайней мере, я так это помню. Мама испугалась, я видела страх в ее глазах. Конечно, она знала много такого, чего не знала я… А когда убили Галана?

– Вечером в пятницу, в середине года. Я тогда был… с одной знакомой.

– Как мило, – сказала Майя, криво улыбнувшись. – Вы развлекались, пока разваливалась страна. Она была вашей невестой?

– Нет. То есть должна была стать. По крайней мере, мне так казалось.

– Ух ты, безответная любовь, – засмеялась Майя.

– Во всяком случае, ночи мы проводили вместе, пусть даже вынужденно.

– Любовники комендантского часа, – заметила она. – Хорошее название, нет?

Она нравилась мне такой – веселой, нравились едва заметные морщинки, которые складывались у ее глаз, когда она улыбалась. Впереди нас оказался грузовик с большими молочными бидонами, похожими на неразорвавшиеся бомбы, на которых сидели три подростка без рубашек. Увидев нас, они почему-то рассмеялись. Помахали Майе, послали ей воздушные поцелуи; она прибавила скорость, обогнала их и ответила тем же. Она сделала это насмешливо и игриво, но было что-то в ее кокетливой улыбке (и жесте кинозвезды), что наполнило этот момент неожиданной чувственностью, по крайней мере, мне так показалось.

С моей стороны дороги в болоте, которое виднелось в просветах между кустарником, мелькнули два водяных буйвола; их мокрые шкуры блестели на солнце, а гривы прилипли к шеям.

– А в день, когда взорвали самолет «Авианки»? – спросил я.

– Вот тогда все и пошло к чертям, – ответила Майя.

После убийства кандидата в президенты Галана его политические знамена, в том числе борьбу с незаконным оборотом наркотиков, унаследовал юный провинциальный политик Сесар Гавириа. Чтобы убрать его со сцены, Пабло Эскобар приказал заложить бомбу в его самолет, и тот даже не успел набрать высоту.

Бомба взорвалась вскоре после взлета, и обломки развалившегося самолета – а с ними тела трех пассажиров, которые, по-видимому, погибли не от самого взрыва, а при падении на землю, – рухнули на Соачу, в то же самое место, где во время демонстрации был расстрелян на деревянной платформе кандидат в президенты Галан. И я не думаю, что это было простым совпадением.

– Тогда мы поняли, – сказала Майя, – что эта война шла и против всех нас тоже. Убедились в этом. Вне всяких сомнений. Конечно, потом были и другие взрывы. Не знаю, как вам, но нам они казались несчастными случаями. Ну, я тоже не уверена, что «несчастный случай» – правильное слово. Это ведь когда кому-то не везет… А самолет Гавирии – это совсем другое. По крайней мере, мне и многим другим так казалось. Как будто поменялись правила игры. В том году я поступила в колледж. Собиралась стать агрономом, наверное, я уже твердо решила вернуться и восстановить дом в Ла-Дораде. Но мне понадобился еще целый год, чтобы осознать.

– Что осознать?