Звуки Азии

И сладким запахом полынь

встречает своего поэта.

Поэт в Багдаде

Слух, приятель, ветром даден,

и на семь вершков могуч.

В старом, тыквенном Багдаде

купишь мёда и сургуч.

Отнесёшь добычу в спальню

юной, ласковой княжне,

чтоб живые, в кольцах, пальцы

не готовились к войне.

Тут эмаль, а там – кинжалы.

Ходят-бродят посреди

слуги в белом, слуги в алом,

и айран разлит в бадьи.

Вес становится условным,

ноги пляшут там и тут,

и серебряные волны

от кальяна в сад плывут.

«Принимай, княжна, с Алтая

шкуры соболя и лис!

Мы сыграли свадьбу в мае,

а в июле – развелись.

И теперь моя свобода,

что росла среди полей,

ищет всюду, ищет брода

к белой рученьке твоей!»

У Багдада соль на шее

проступает в жаркий день.

В опахалах хорошеет

и княжну целует тень.

Просыпаюсь под телегой.

Ни жены, ни дома нет.

Только утренняя нега,

только звание – поэт!

Сон охотничьей собаки

Собака спит и видит хвост,

он – небоскрёб для блох!

Недостаёт слегка до звёзд,

но всё-таки – неплох.

Канат охотничьего дня

блестит в ночной росе.

Во сне он кружится, звеня,

как белка в колесе!

Вот зашуршали камыши,

до селезня – прыжок…

И страсть печёнку тормошит

ступнями рыжих ног.

Живой пернатый гардероб

мелькнул в зубах на миг,

и скатан туго небоскрёб,

как в доме – половик.

Перекаты Катуни

Цветная пыль, как радуга, повисла

над одиноким камнем и поёт.

Стекая вниз, река не видит смысла

остановить запущенный завод.

С горы спустилась дикою козою,

опасный спуск преодолев за день,

и падает избранницей рябою

в её струю раскидистая тень.

Перелететь бурлящую стихию

боится молчаливая пчела.

Перелетают новости плохие,

хорошие – глядят из-за угла.

Подводный ад средь зелени какой-то,

котёл, кипящий розовой водой!

Качается, как на пружинах койки,

и проплывает мимо сухостой.

Вода старухой кажется беззубой,

когда ворчит на отблески зари

и, ударяясь лбом о камень грубый,

обильные пускает пузыри.

Но зверь придёт и радостно долдонит,

и в берег бьёт копытом молодым…

«Пей, сколько хочешь, вот мои ладони,

в них небо голубиное и дым!

Тебе отдамся всей своей водою,

которую веками можно пить.

Айда со мной, шалуньей молодою,

широкою Сибирью колесить!»

Алтайская осень

Словно Золушка, в полдень сорит высота

лепестками прозрачными мухи.

Флорентийские краски вбирает Алтай

в каменистые поры Белухи.

За песчаной межою – Монголии гонг

и верблюжьи сутулые юрты.

Бог Евразии – здесь… Красотой занемог,

сквозняками от пыли продутой!

Высота высотой помыкает, в снега

уходя, как художник – в работу.

И орлиные гнёзда отыщет нога,

и больничных сиделок заботу.

По биению пульса колючих ключей,

по цветку на шершавой ладони

загадаешь и стаи крикливых грачей,

и сады с Вифлеемской звездою.

Осень скажет, как рыбе в реке зимовать,

как молиться на старые сани,

если панцирной сеткой темнеет кровать

перелётных гусей над лесами.

Так жену разлюбив, доживает свой век

хан монгольский в роскошном жилище,

в половину седую – ещё человек,

в остальную – уже пепелище.

Над Алтаем нарядные звёзды горят,

и ближайшие к нам поселенья –

Орион и Плеяды – в ночи говорят

языком самого просветленья.

Осень вымажет руки в брусничной крови,

вся – как выстрел, раздавшийся к сроку,

вся – безумная, вся – в двух шагах от любви,

вся – в надёжных руках, слава Богу!

Алтай

Здесь Минотавр с глазами человека

в ущельях горных, истину алкая,

свою тропу прокладывает к веку

художника-бродяги Таракая.

Взяв за основу снежные громады,

что падают в румяные озёра,

Владыка гор на арфе водопада

играет утро с просветлённым взором.

Ворочается Золотая дева

в кургане, утонувшем в разнотравье,

желая всем, кто за Алтай радеет,

удел героя и защиту навью.

Придёт ли дождь – висит хрустальной люстрой,

придёт ли жук, и дятел спозаранку

творит своё нехитрое искусство,

смолой кедровой заживляя ранку.

Земной Эдем… Лишь в трепете несмелом

коснуться можно его нежных радуг!

И даже трактор в поле тарантеллой

встречает утро – от весны подарок.

В пустыне

Твой кукиш простор просверлил,

и стала всевидящей высь.

У чёрта довольно чернил

на каждую синюю мысль,

на каждую радугу дня,

а воды уходят в песок –

в обитель сухого огня,

ища благодатный исток.

Бежит под землёю вода:

тугим напряжением жил

гудит, как в ночи провода,

как Богу звонит Азраил.

А, значит, Абхазии зреть,

Китаю выращивать рис,

и в новой картине взлететь

мечтает художник Матисс.

Лимонное море песка

сжигает резину у кед.

Направо – варяжья тоска,

налево – терновник из бед.

Но верю, не спит Агроном,             

в ком новая правда живёт,

и лама священное «ОМ»

в пустыне страданья поёт.

Однажды стальная змея

горячий песок просверлит –

с небес возвращаясь, струя

коснётся окалины плит.

Зелёный войдёт в голубой,

и золото в нашей крови

шепнёт: «И в пустыне нагой

вы были в объятьях любви».

Алтайский язык

Рябое небо плавает в реке,

продутое зелёными ветрами.

В алтайском незнакомом языке

увижу то, что называют снами.

Увижу ручейки русальих слёз,

отшельника тугую власяницу

и кедры на горах, и сена воз,

от тяжести готовый накрениться.

Увижу жизнь, которая текла

среди долин, письмом себя не метя,

и дома, у рабочего стола

сгорю в костре языческих столетий.

Язык алтайский звучен и румян,

в нём Азия ножи косые точит

на воинов незваных, и туман