Чёрт. Не знай я, что здесь производили, наверняка принял бы эти нагромождения металла за адские машины. Найти место более подходящее для них, чем преисподняя, трудно. Так и вижу кучи вопящих грешников, которых зачерпывают огромные ковши и с диким лязгом тащат до чанов, где вовсю кипит бесовское варево, и обезумевшие от ужаса грешники падают вниз, и варятся, корчась и стеная в кипящей маслянистой субстанции, чёрной, как дёготь, пока та не покроется розовато-жёлтыми разводами от выпаренных жира, лимфы и крови, пока отслоившаяся кожа не расползётся лоскутами, пока мясо, сойдя с костей, не распадётся на пряди, а сами кости не рассыплются, став хрупкими как стекло. И бежит адский бульон по кривым трубам, и разливается в грязные корыта, и приходят к ним твари из самых тёмных уголков преисподней чтобы жрать, отрыгивать и снова жрать грешные души.

Бля, придёт же такое в голову. Но остатки оборудования, возвышающиеся между заросших железобетонных ангаров, и вправду смотрелись чудовищно. Этакая бесформенная мешанина из полусгнивших цистерн, опор, балок, труб и лестниц — ржавые монументы былой индустриальной мощи, достигающие двадцати-двадцати пяти метров вверх, поскрипывающие на ветру расшатавшимися, узлами. Теперь уже трудно понять, как действовали эти агрегаты, дававшие работу немалой части населения десятитысячного микрорайона. Некоторые рухнули и лежали на земле грудой металлолома, другие были близки к этому, теснимые лесом, безжалостно разрушающим фундаменты, и подтачиваемые коррозией. В одной из прогнивших стальных бочек слышался скрежет когтей по тонким стенкам. Должно быть крысы свили гнездо. Верхотуру «адских машин» облюбовали вороны.

Я спешился и взял коня под уздцы. Не хотелось привлекать внимание высоким силуэтом, да стрелять с седла не приучен.

Мы благополучно миновали кладбище достижений народного хозяйства и уже приближались к выезду из Юрьевца, когда из-за угла впередистоящей бетонной коробки мне наперерез вырулил задумчивый субъект. Он остановился, краем глаза заметив направленный в его сторону АПБ, и поднял замотанные лоскутами тряпья руки. Между нами было метров двадцать.

— Нет-нет! — вовремя опомнился мыслитель, потому как спусковой крючок уже почти выбрал ход. — Я не заразный! Не стреляй!

— А руки почему замотаны? — сам не ожидал от себя такого вопроса, до сих пор не пойму, зачем его задал, вместо того, чтобы влепить пулю потенциальному разносчику инфекции.

— Это не то! — просиял везунчик щербатой улыбкой и принялся разматывать свои клешни. — Это не копоть! Я сам… — запнулся он, развязывая зубами узел. — Сам боялся. Думал — всё, амба, приехали. Ан нет, поживём ещё! Во, глянь.

— Стой тихо. Я и отсюда прекрасно твои гнойники вижу.

— А знаешь, что это такое? Ящур! Всего лишь сраный ящур! — мужик утёр рукавом слёзы счастья и, подняв глаза к небу, перекрестился. — Спасибо, господи.

— Откуда известно? Ты медик?

— Я — нет, а вот человек, что здесь недавно с теми бандитами проезжал — дай ему бог здоровья — медик. Сразу видно. Он-то и сказал, мол, хуйня это всё, а не чёртова копоть. Ящур, мол, у вас. А и действительно, я, как услыхал, так и вспомнил сразу — тут ведь до войны, вон, через дорогу и направо, институт какой-то был, по животным, лекарства для скотины домашней испытывали. А у скотины какая первейшая напасть? Ящур! Испытывали-то, небось, на свиньях больных, да коровах. Тут и хоронили. Почто далеко возить, когда лес кругом? А теперь — я вот что думаю — воды-то грунтовые могильник этот вскрыли, да всю заразу к нам в Лакинск и принесли! Сами хороши, конечно. Развели панику — копоть-копоть! Ну, ничего-ничего, не велика беда. Старые скважины засыплем, новые выроем, и заживём лучше прежнего, — мужик вдруг погрустнел и начал прилаживать назад размотанные бинты. — Людей только жаль. Зазря под владимирскими пулемётами легли. Эх… Как теперь с этими мразями уживаться? — он, не обращая больше внимания на готовый к стрельбе АПБ, развернулся ко мне спиной и побрёл в сторону Лакинска.