– Да ведь мне и рассказывать почти нечего. Как-то он, то есть мистер Николас, вернулся домой поздно. Он навещал священника – дело было задолго до войны, году в тысяча девятьсот седьмом или около того; и в то время о мистере Николасе ходили слухи, что он, мол, скоро уедет, чтобы посмотреть, как сооружают корабли на верфях в Клайде, в Шотландии. О тех лайнерах тогда только и говорили, да еще о призе за самое быстрое пересечение Атлантики. По словам юного Стивена, он подслушал, как мистер Кормак говорит: уж он позаботится о том, чтобы найти мистеру Николасу место в одном из экипажей, раз он так интересуется кораблями. Но не знаю, правду тогда говорили или нет, потому что из планов мистера Николаса так ничего и не вышло. Короче говоря, в тот день, когда мистер Николас возвращался домой от священника, на него напал какой-то пьяница с ножом. Слава богу, он был очень сильно пьян и не понимал, что делает; нож не попал мистеру Николасу в сердце, только задел ребра по касательной. Доктор Пенрит наложил швы, предписал мистеру Николасу постельный режим и запретил ездить и в Лондон, и в Шотландию, и вообще куда бы то ни было. Тем все и кончилось. По-моему, о происшествии так больше никто и не узнал, кроме мисс Оливии и врача. И конечно, меня, потому что бедняга подполз к моей двери, когда понял, что ему самому никак не удастся добраться до Тревельян-Холла.

– А что же пьяница?

– К тому времени, как мисс Оливия приказала конюхам разыскать его, он давно сбежал. Мне она сказала лишь, что он приставал ко всем прохожим на дороге. По-моему, как только он понял, что натворил, сразу сбежал из наших краев. Даже пьяница должен был сообразить, что поднимется большой шум.

– Значит, Рейчел так ничего и не узнала?

– Ее тогда не было Тревельян-Холле, а мисс Оливия запретила ей писать. Сказала, что она тут же примчится и будет суетиться вокруг Николаса и ему ее волнение не пойдет на пользу. Я согласилась и так никому ничего и не сказала. Первые два дня мистер Николас пролежал в лихорадке, а потом начал выздоравливать. Ухаживать за ним было нетрудно; помощь мисс Рейчел нам не требовалась.

– Николас успел разглядеть нападавшего?

– Сказал, что в то время и сам был навеселе и почти совсем ничего не помнит; только что тот человек был высокий, худой и плохо одетый. Правда, такая невнимательность на него совсем не похожа. Мистер Николас на моей памяти никогда не терял головы… Но, если речь заходит о гордости, мужчины иногда ведут себя странно. Видимо, мистер Николас не хотел, чтобы из-за того случая поднимали шум. Кого-нибудь привлекут к суду за нападение, поползут слухи…

С ее первым замечанием Ратлидж согласился. Но… в самом ли деле Николас тогда был навеселе?

Скорее всего, Николас точно знал, кто набросился на него с ножом, только не хотел говорить…

Может быть, именно после того случая в коллекции Оливии появился футляр от часов? Может, таким образом она пыталась помешать ему покинуть Тревельян-Холл и ее?

Ратлидж попросил миссис Отли пока ничего не говорить ни Рейчел, ни другим и ушел, не дожидаясь, пока Родсу не наскучит теребить бахрому на кресле и он снова не займется его брюками.

Ратлидж решил прогуляться через рощу в Тревельян-Холл. Возвращаться в гостиницу пока не хотелось; надо было мысленно разложить по полочкам все, что ему известно. А прогулка поможет ему отвлечься от Оливии и от желания обелить ее. Он понимал, что желание это неправильное и вызвано раздиравшими его чувствами: остатками любви к Джин, неуверенностью в себе, постоянным страхом, что он утратил чутье и лишился способности как следует делать свое дело.

Стихи Оливии стали настоящим спасением для многих мужчин. Почему личность поэтессы не соответствовала таланту, дарованному ей свыше?

Он шел по парку, окружавшему Тревельян-Холл, в вечернем свете. Ему показалось, будто дом изменился с тех пор, как он вернулся в Боркум. Вначале дом выглядел теплым и приветливым, потом его как будто населила толпа призраков, корчащихся от боли. Теперь он ощущал только пустоту, сам удивляясь силе своего чувства. Как если бы обитатели Тревельян-Холла, люди или привидения, бросили дом и ушли. Ратлидж внушал себе, что все дело лишь в игре света. Лишь благодаря ей да еще таланту архитектора, дом раньше казался ему живым. Эстетическое чувство затмило чутье.

Чтобы отвлечься, он принялся вспоминать другой дом, в котором он побывал совсем недавно, – лжевикторианский особняк Битонов. Его отец назвал бы особняк «домом без души». Его построили в угоду тщеславию. Он не был произведением искусства и вещью в себе и для себя. И тамошние призраки наверняка такие же обманные; они служат украшением интерьера. Бродят в башенках и по зубчатым стенам, никого не пугая и не привлекая.

Последняя мысль позабавила его.

Он вышел на мыс и какое-то время постоял на берегу, у тех скал, где умер Брайан Фицхью. Наблюдал за приливом, слушал напоминание Хэмиша: «То, что у тебя есть, нельзя считать настоящей уликой».