Прицел был точным и неистовым.
Полярной ночи встало пламя
Над сухо прозвучавшим выстрелом.
И мачты глянули — крестами.

— Попал, Никола!..

— Мясо доброе…
— Спускайте трап — айда за тушей…

Сиянье Севера меж ребрами

Стояло, опаляя душу.

Но близ медведицы, враз рухнувшей

Горой еды, добытой с бою, —
О, что-то белое, скульнувшее,
Молящее забрать с собою!

Был бел сынок ее единственный —

Заклятый жизнью медвежонок.
Во льдах скулеж его таинственный
Слезою тек, горяч и тонок.

Я ствол винтовки сжал зачумленно.

Братва на палубе гудела.
Искуплено или загублено,
Чтоб выжить, человечье тело?!

Сторожевик, зажат торосами,

Борта зальделые топорщил.
И я, стыдяся, меж матросами
Лицо тяжелым мехом морщил.

О жизнь, и кровь и гололедица,

Родимые — навеки — пятна!
Сейчас возьмем на борт медведицу,
Разделаем, соля нещадно.

И знал я, что теперь-то выживем,

Что фрица обхитрим — еды-то!..
И знал: спасительнейшим выстрелом
Зверюга Божия убита.

И видел — как в умалишении —

Себя, кто пережил, кто спасся:
Все глады, моры и лишения,
Все горести
и все напасти!

Все коммуналки, общежития,

Столы, богаты пустотою,
И слезы паче винопития
В дыму дороги и постоя!

Всю жизнь — отверстую, грядущую!

Всех женщин, что, убиты мною,
Любимые, единосущие,
Ушли за вьюгой ледяною!

И ту, отчаянней ребенка,

С медовым и полынным телом,
Скулящую темно и тонко
Над мертвою постелью белой…

* * *

Но маленький комок испуганный
Точил свой плач у белой глыбы.
Но Время, нами так поругано,
Шло крупной медленною рыбой.

Но палуба кренилась заново.

Но плакал, видя жизнь — нагую.
Но страшно обнимало зарево
Наш остров ледяной
Колгуев.

КУТЕЖ. ХУДОЖНИКИ