100 лекций: русская литература ХХ век

Но тут приходит шестой человек. Приходит учительница, и только в этот момент Яшин делает гениальный композиционный ход ― представляет нам участников разговора. И тогда оказывается, что самый зашуганный ― это руководитель парторганизации, самый рассудительный, медленный и печальный ― председатель колхоза, которому надо все время перед всеми оправдываться, самый резкий, у которого под ногтями «не грязь, а земля» (это важно) ― это местный агроном, которого все боятся и уважают. Боятся всех вообще, но к нему относятся по-свойски, потому что вместе с ним ту же землю обрабатывают.

В этот момент происходит композиционный щелчок. В последней трети этого рассказа люди волшебно преображаются, потому что перед нами, говорит Яшин, ― а он открытым текстом все пишет, это довольно простая очерковая проза, ― «были уже не люди, а рычаги». Как только они начинают проводить партийное собрание, эти люди, которые только что разговаривали абсолютно своим нормальным, бытовым языком, вмиг становятся другими.

«Приступим, товарищи», ― говорит секретарь парторганизации и начинает разговаривать о том, как по всей стране все шире идет соцсоревнование. Он говорит абсолютно не своим языком абсолютно чужие слова, и все поддакивают и старательно вживаются в свои роли. Только что они с ним по-товарищески говорили о том, какую махорку лучше курить ― такую или корешковую (нормального табаку они давно не видели, а покупная папироса для них вообще предел мечтаний), а вот теперь, словно накурившись этого самосада, они волшебно преображаются и говорят лозунгами, по газете. Только что они эту газету извели на самокрутки, а сейчас начинают ее воспроизводить.

На самом деле это очень напоминает финал романа того же Сорокина «Тридцатая любовь Марины», где героиня, придя на завод, начинает говорить цитатами из передовиц. Только что она читала Солженицына, общалась с диссидентами, бегала в посольство «шакалить», как сказали бы сегодня, ― в общем, вела нормальную интеллигентскую жизнь. И вдруг она начинает шпарить по-печатному.

Точно то же происходит с ними. Это первым придумал Яшин. Когда мы это читаем, с одной стороны, нам смешно, потому что это смешно написано, он веселый был малый. А потом нам жутко. И когда они расходятся с этого собрания, они начинают осторожно и нехотя опять перекидываться человеческими словами. Это очень сильный финал.

Что касается самого Яшина, то это действительно человек, в котором удивительным образом боролись, с одной стороны, некоторая советская прямолинейность и кондовость, которая и в рассказе чувствуется, с другой стороны, все-таки какая-то необычность, нездешность.

О нем есть два типа воспоминаний. Одни говорят: «Увидел Яшина и поразился, какой это простой, красивый, ясный вологодский крестьянин, лицо лопатой, широкое, простое, любит косить, очень склонен поговорить по душам, выпить любит ― нормальный вологодский мужик». А другие пишут: «На всей Пинеге никогда не видели такой странной внешности. Орлиный нос, посадка головы гордая, скорее кавказская, тонкие ухоженные усики».

И вообще Яшин предстает в этих воспоминаниях немного эстетом. Он действительно был совершенно неотразимый красавец. Удивительно, что главная и самая трагическая история любви произошла с ним уже на излете жизни, уже после того самого 1955 года. Ему уже хорошо за сорок. Когда он так выпрямился, так странно переломал себя, начинается его роман с Вероникой Тушновой.

Вероника Тушнова, тоже такая восточная красавица, одна из самых очаровательных женщин в российской поэзии, которая написала, наверно, самые лучшие свои стихи именно о любви к Яшину. Весь цикл «Сто часов счастья» ― как издевательски говорила жена Яшина, сто украденных часов счастья ― всё это на самом деле о нем, о любви к нему. Именно ему посвящены те стихи, которые потом стали и поп-песнями, и бардовскими песнями. Всё это Тушнова.

Никто не знал об этой любви, хотя уже позднее Эдуард Асадов написал об этом пронзительную балладу в своем духе, стали писать мемуаристы. Яшин и Тушнова очень долго прятались. Ему как следует за сорок, ей под сорок. Они ездили по каким-то лесам, прятались в избушках лесников, уезжали в командировки, встречались за городом, иногда вместе ехали куда-то в горы, все время подстраиваясь, чтобы оказаться вместе, вдвоем.

Шесть лет тянулась эта история. Для Тушновой закончилась она преждевременной смертью: она с онкологией оказалась в больнице и умерла, сгорела в каких-то три месяца, причем настаивала, чтобы его к ней не пускали. Она хотела, чтобы он ее всегда помнил красивой. Это и безумно трогательная, и страшная, и мелодраматичная, и в каком-то смысле даже пошлая история. Но ведь всякая любовь пошла. Они, кстати, еще и родились в один день, 27 марта, только с разницей в два года. Все их сводило.