100 лекций: русская литература ХХ век

И вот жизнь героинь Токаревой ― это такая история, когда вот один орган отказал, а его функции взял на себя другой. Мужчина отказал, но нашлось что-то другое. Такая постоянная история взаимозаменяемостей, как у мозга, когда один его участок поврежден, его функции берет на себя другой, и только. Жизнь героинь Токаревой ― это постоянный тришкин кафтан: здесь подлатали, здесь подлатали, ну и как-то всё это держится, кое-как, ничего особенного.

Дальше она попала в больницу. Врач во время операции что-то не то перерезал, чудом её зашили. Врач этот её выхаживает и пока выхаживает, он успевает в неё влюбиться, этот Корольков с его нежно пахнущей бородой, в которой, как пишет автор, «горит каждый волосок».

И вот пока он её выхаживает, она успевает его полюбить, потому что её потребность любить огромна. Она начинает перекидываться на каждого встречного, у неё же только и осталось в жизни, что ребенок от несчастливого первого брака.

И вот в конце концов, когда женщину эту, Маргариту, молодую и, в общем, чуть живую, еле выжившую, выписывают и она возвращается к своей одинокой жизни, Корольков вдруг понимает, что без неё в его жизни образовалась огромная пустота.

Что сделает с этим плохой писатель? Плохой писатель напишет, как Корольков после долгих колебаний сбежит к Марго, проведет с ней ночь, поймет, что там счастье, и на этом поставит точку. Вот дальше Токарева начинает медленно доворачивать винт. Пишется потрясающая сцена ухода Королькова из дома.

Корольков пришел к нелюбимой жене, которая всё поняла, она давно догадалась, что он влюблен, и сказал: «Я ухожу». «Уходи», ― говорит жена. Корольков уходит и вспоминает, что он забыл фонендоскоп. Возвращается за фонендоскопом, берет его. Уходит, вспоминает, что он забыл портфель, еще раз возвращается. Потом жена ему говорит: «Слушай, может, выпей». И начинает давать ему коньяк. Он вливает в себя этот коньяк, как наркоз, пока его не отпустит, и не уходит в результате.

А дальше в эпилоге замечательная фраза: «Марго ждала его сначала каждую минуту, потом каждый час, потом каждый день. Так прошло двадцать лет». И дальше, когда её встречает тот самый мальчик, ― очень точно всё закольцовано, ― который чуть не попал в неё утюгом, он говорит ей: «А ты совсем не изменилась! Постарела только!». Вот это замечательная фраза, понимаете, потому что в ней вся эпоха. Жизнь уходила, ничего не менялось, а жизнь уходила.

Об этом, кстати говоря, в том же самом примерно году, ну, в начале восьмидесятых Петрушевская написала свою «Смотровую площадку», которая заканчивается любимым моим абзацем, который я помню наизусть: «Однако шуткой-смехом, шуткой-смехом, как говорит одна незамужняя библиотекарша, <…> но трава растет, и жизнь неистребима вроде бы. Но истребима, истребима, вот в чем дело». Вот этой фразой, совершенно слезной, заканчивалась эта вещь.

Тут, кстати, обратите внимание, что Петрушевская всегда по своей манере добавляет в эту фразу незамужнюю библиотекаршу, так что аура несчастья распространяется уже на весь текст. Что может быть в жизни более печального, чем незамужняя библиотекарша, которая еще говорит: «Шуткой-смехом, шуткой-смехом»?

Но вот у Токаревой этой ноты нет. У неё нет надрыва, у неё есть более спокойное, более мужественное, в каком-то смысле более циничное жизнеприятие. Ведь перед нами история о том, как растоптали прекрасную женщину, красавицу, открытую любви, готовую терпеть, выносить, заботиться. Такой тип Жанны из мопассановской «Жизни», которая готова любить хоть ребенка, хоть служанку, хоть птицу. Она готова на всё распространить эту свою любовь, а её, по сути дела, растоптал слабый человек, не решившийся изменить свою жизнь.

Но сделано это с таким каким-то ощущением жизнеприятия, как ни странно, написано это так. Ну ничего особенного, жить можно. И вот об этом вся Токарева. Многие, кстати, говорят: «Странное дело, в её прозе совершенно не было диссидентства, инакомыслия, а между тем она воспринималась всё равно как чужая, как несоветская». В чем здесь дело?

Дело здесь в том, что герои Токаревой, в отличие от стандартного советского человека, не ищут причины трагедии вовне. Они как-то не исходят из завышенного представления о жизни. Для них всё, что не смерть, то норма. И вот в этом каком-то благородном стоицизме, очень несоветском, было многое в Токаревой.

Самые её любимые герои (слово «положительные» тут, конечно, невозможно), самые её родные герои ― это те, кто продолжает сберегать свой этот утлый источник света. Как в повести «Талисман» невезучий и неуклюжий нелидер, чье присутствие тем не менее для всех спасительно, как в «Лошадях с крыльями», как в «Рараке». Это герои, которые умудряются каким-то образом сберегать в себе вот эту свою жалкую опору, свою жалкую теплоту.