100 лекций: русская литература ХХ век

И как ни странно, одним из главных источников выживания для советского читателя была вот именно такая проза. Конечно, Токарева никогда не претендовала быть писателем класса Трифонова с его довольно авангардной стилистикой, с его страшной густотой и плотностью фактов, с его социальным звучанием. Но по-своему она очень крепкий и очень сильный мастер, и мне ужасно приятно, что сейчас, когда мы имеем советский вариант, но только с трубой пониже и дымом пожиже, этот автор с нами и продолжает работать.

И пока Токарева живет, пишет, плачет и насмехается, кстати, иногда довольно цинично, как-то легче мне становится от этого, и я ей шлю, пользуясь случаем, большой сердечный привет. Кстати, именно Токарева когда-то мне сказала: «Из всех современных писателей выше всего ценю Алексея Иванова за одну его изящную, остроумную фразу: «Лучший стилист сегодня ― Виктория Токарева!»». Пожалуй, я к этому присоединяюсь.

А мы в следующий раз поговорим об Александре Шарове.

1984 - Александр Шаров — «Смерть и воскрешение А.М.Бутова (происшествие на Новом кладбище)» (12.08.2017)

Добрый вечер, дорогие друзья. 1984 год в цикле «Сто лет — сто книг», и мы поговорим сегодня об Александре Израилевиче Шарове, моем любимом писателе. Это год его смерти, именно в этот год, ровно за день до смерти, Шаров поехал к машинистке и забрал у нее перепечатанную рукопись своей последней книги, романа «Происшествие на новом кладбище, или смерть и воскрешение Бутова».

Роман этот тридцать лет лежал в столе, потом сын Александра Шарова, известный писатель и историк, друг мой, Владимир Шаров, сумел после долгих попыток напечатать эту рукопись и представил ее на Московской ярмарке non/fictio№, где она была благополучно распродана за два дня. И вы ее сегодня вряд ли найдете, а если где-то найдете, то, наверное, в каком-нибудь из Букинистов или в интернет-распродажах, в интернете текста нет. И объяснить вот этот запоздалый феномен популярности Шарова очень трудно.

У него вообще странная была судьба. Александр Израилевич Шаров, он же Шера Израилевич Нюренберг, начинал как журналист, и, кстати говоря, до последних дней оставался журналистом, печатал чудесные очерки в «Новом мире» Твардовского. И, кстати говоря, первый фундаментальный очерк о Корчаке, великом польском педагоге, написан был Шаровым, после этого Корчак стал одной из главных фигур советского пантеона, не только педагогического, но и военного.

Шаров освещал полярные экспедиции, писал очерки об ученых, о биологах, о минералогах, много о ком. Но начиная с пятидесятых, побыв военным журналистом, он начинает постепенно публиковать рассказы и повести.

Я вообще очень высоко ставлю Шарова как прозаика, хотя прославился он как сказочник, сказочник-фантаст. Я думаю, лучший советские сказки писал он. Но просто, чтобы, знаете, немножко представлять контекст, из которого он вырос. Шарова знают сейчас хорошо, его знают гораздо лучше, чем в последние годы жизни, и уж, конечно, лучше, чем в эпоху вынужденного постсоветского забвения, когда его не переиздавали. Сейчас он модный сказочник, его книги невозможно купить. Но корни, начало его работы помнит мало кто.

Значит, первый его рассказ, который привлек внимание, и который, я помню, совершенно поразил меня, был «Легостаев принимает командование». Там довольно занятная история, во всяком случае, для советского пятьдесят четвертого года очень занятная. Там бухгалтер, начальник финчасти дивизии, которая после победы расформировывается, узнает, да он и так знает, что живет мальчик, сын одного из командиров полков, убитых незадолго до конца войны, этому мальчику отсылают денежное довольствие.

Ну, а теперь дивизия расформирована, и он останется единственным, кто будет этому мальчику что-то отсылать. И он ему отсылает деньги, а при этом пишет ему письма. А поскольку мальчик не знает, что дивизия расформирована, он в этих письмах ему пишет все новости, и он боится ему признаться, что дивизии больше нет. Он пишет, что такой-то солдат поощрен на стрельбах, а такой-то нерадивый солдат, наоборот, получил взыскание и теперь исправляется. Пишет какие-то новости, репортажи целые с учений, и дивизия продолжает существовать только в его письмах к этому ребенку.

И вот так проходит год, и потом он неожиданно получает письмо от этого мальчика, что он сбежал из дома и едет к нему, в эту дивизию, потому что там его единственный настоящий дом, и он хочет туда. И заканчивается этот рассказ стоянием Легостаева на платформе, когда он ждет прибывающего поезда, и поезд вот уже подходит, и он не знает, как этому мальчику скажет, что дивизии больше нет, сможет ли ему вот этот ребенок простить крушение своего мира.

Это написано, кстати, было довольно сильно, особенно сильно, смешно, грустно, трогательно были описаны эти писательские потуги Легостаева создать образ расформированной дивизии. Вот этот человек, творящий заново упраздненный мир, это очень по-шаровски.