100 лет современного искусства Петербурга. 1910 – 2010-е

При желании число ипостасей Тимура можно увеличить, добавив, например, продюсера, мастера пиара или организатора праздников160

. Но мне бы хотелось в центр своей десятки (а Тимур, конечно же, всегда мечтал попасть в десятку, как и автор его любимой метафоры «Полутороглазый стрелец») поставить именно мистификатора. Ведь бесконечная интрига карьеры Тимура делит до сих пор всех, кто так или иначе в ней участвует, на его сторонников и противников. В разговоре о Тимуре нет равнодушных и безразличных, что свидетельствует о его историческом значении, только растущем. Начиная с «Ноль объекта» без мистификаций не обходилось ни одно из событий, связанных с Тимуром, включая его болезнь (многие осторожно осведомлялись на вернисажах, действительно ли Новиков ничего не видит или только притворяется). Само искусство и творчество были для Тимура поводом к розыгрышам. Он не только создавал произведения за своих друзей, но вдохновил на то же самое многих «Новых художников», в особенности же лучших из них – Котельникова и Сотникова. По воспоминаниям Георгия Гурьянова, Тимур мог накануне какой-то важной выставки «отдать» вымышленному автору целое художественное движение. В Новую академию зрители шли на выставку ксерокопий графики Александра Иванова, как в Русский музей – на выставку оригиналов: уверена, что многим Новиков открыл Иванова ничуть не слабее, чем его коллеги из императорского собрания. Причем посетителями выставок в НАИИ были не только чудаки или праздная публика с Невского проспекта, но и люди серьезные: от главных петербургских античников Александра Иосифовича Зайцева и Юрия Викторовича Андреева до Жака Деррида или Эдварда Люси-Смита. Простецов и знатоков одинаково не смущало то, что Академия находится в квартире дома на капремонте, а полуразрушенные стены затянуты подкладочным ацетатным шелком. Ведь этот придуманный Тимуром дизайн растворял пространство в жемчужном свечении – идеальном фоне для любого возвышенного образа. Однако тех, кто точно знает, как должно выглядеть современное искусство, эта нарочитая иллюзорность, как и профессора, представляющие панов и пастушек в суровые ельцинские зимы, приводили в полное недоумение.

Выход из недоуменного состояния был найден простой – с помощью одного из новых постсоветских слов «лохотрон». Этим словом клеймили модное искусство 1980‐х – симуляционизм. Концепция творчества Новикова – «тряпочки», обозначающие картины, или голые безобразники, симулирующие классическую живопись, – с такой точки зрения легко вписывалась в серию многочисленных симуляций художественной практики. Известные критики, которые уже с облегчением нашли ответ на вопрос, почему больше можно не сравнивать «Черный квадрат» с детским рисунком, о «Горизонтах» Тимура все еще спрашивают: надо ли их гладить? Тимура называют манипулятором-популистом, которого ненасытная воля к власти делала более двадцати лет лидером культурной жизни Петербурга, лишь по недоразумению считающейся культурной жизнью. Один известный художник всерьез посетовал, что, когда Новиков отправился в Кронштадт сжигать «суеты», не осталось ни одного зрителя на перформансе самого этого художника, который зачем-то жарил яичницу во дворе опустевшей Пушкинской, 10. Действительно, везет не всем.

И остается вопрос, почему продолжает везти мистификатору Тимуру в глобальном метафизическом смысле? Почему его не забыли за последние десять лет, как этого многие ждали и не дождались? Ответ в сути мистификаций Тимура: ведь он никого не обманывал. Он не скрывал природы и происхождения материалов своего искусства, но созданная им иллюзия драгоценна, и для нее открылись залы таких несомненных сокровищниц, как Павловск и Эрмитаж. Секрет в том, что воля к власти, проявленная Тимуром, была волей к власти самого искусства. Он еще юношей отдался во власть этой воли удивительно преображать жизнь, придавать ей облик и делать ее запоминающейся. Причем Тимур изначально стремился к обликам радости, доброты, просветления, всегда возвышая свои модели и материалы. В этом отношении он наследовал Ницше – такому же мистификатору, человеку, сознающему свои слабости и пересочинившему себя в танцующем пророке Заратустре. Единственное, в чем Тимур был глубоко серьезен изначально, – так это в обращении с искусством как с действующей силой. 22 апреля 1990 года он провел черту между высоко киническим искусством и циничным симуляционизмом, закончив текст «Несколько слов о моем методе работы»161

одной из своих шуток: «В заключении хочется добавить, что язык в искусстве, на мой взгляд, как и в жизни, должен в первую очередь служить для передачи информации и создания ощущений, а не для демонстрации его окружающим».

Ленинградский неоакадемизм и петербургский эллинизм 162