100 слов психоанализа

За кажущимся отсутствием смысла всегда находится смысл, который не всегда удается распознать во время анализа. Амбивалентность, заставляющая ненависть соприкоснуться с любовью столь близко, привносит свой щедрый вклад в образование симптомов: изолировать, отдалить, противопоставить, не допустить контакта репрезентаций вещей и мыслей. Невозможно ненавидеть то, что любишь, не чувствуя при этом мучительной вины^*, навязчивый невроз является экспертом в своем деле, он мучает совершившего преступление до невыносимой боли и пытается предотвратить новое преступление накануне его совершения, где нет места богохульству, которое может всего одним словом уничтожить скрупулезно построенную мораль: «Если иконка накренилась, я пропал!».

Иногда нам удается реконструкция «первосцены» невроза. Ребенка посадили на горшок намного раньше положенного срока. Он подчиняется тираническому приказу: «Сохраняй чистоту!» – но делает это по-своему, скорее удерживая в себе и сохраняя, чем выдворяя, отдавая. В отличие от запора истерического больного, который можно устранить с первых минут психоанализа, больной навязчивым неврозом страдает запорами всю жизнь. Характер такого больного – упрямый, собранный… – и он распространяется также на движения тела. А сексуальная жизнь сопряжена для него с угрозой столкновения с загрязнениями, потом, нечистотами и смешением отверстий. При навязчивом неврозе анус является главным половым органом, который следует избегать, отличая верх и низ, душу и тело; сама мысль, которой отдаются полностью, превращается в сексуальную деятельность. Ребенок, посаженный на горшок, экономит свои фекалии, но не скупится на слова, он рано начинает «говорить, говорить, ничего, кроме слов…», психоаналитическая абстиненция ему подходит, как перчатка, он просит еще и еще.

Нежность

Игра львицы со своими детенышами ясно показывает нам, что первая нежность – млекопитающая. Невозможно питаться все время телом «матери» без того, чтобы отношения кормления не были бы дублированы нежностью жестов, движений и прикосновений к коже. Самка подчиняется безоговорочно; у женщины-матери^* это проистекает из бессознательного и варьирует от удушающей ласковости до табу прикосновений, отодвигающего младенца к кончикам рук, а в промежутке находится мать, которая ласкает и убаюкивает, смешивая любовь и заботу с удовольствием. Нет ничего хуже реактивной нежности, когда ненависть матери к своему ребенку не находит другого способа выражения, кроме маскировки ненависти в ее противоположности.

Существовала ли когда-либо человеческая нежность, не отмеченная эротизмом? Нежный жест, ласка, содержащаяся в прелюдии сексуальности, несет следы парциальной сексуальности (оральная, анальная и другие) и компромисса между их ингибицией и удовлетворением.

Хотелось бы верить, что не нежность была первым вытесненным^* чувством. Офелия ждет чувственности, но получает от своего партнера всего лишь нежность: «Он сентиментальный, занимается любовью, не причиняя никакой боли… Но мне нужен мужчина, который прижал бы меня к стенке в ванной комнате!».

Ненависть

Ненависть всегда предметна, ненавидят с уверенностью, которая отсутствует у любви^*. Ненависть знает, ей хорошо известен ее объект (объект любви неизвестен); кто охвачен ненавистью, способен на постоянство в существовании, порой на протяжении всей супружеской жизни, в любовных же отношениях постоянство проявляют реже. Ненависть легко ассоциируется с разрушением, забывают, что она является «тонизирующей, она заставляет жить» (Бальзак). Ненависть, которую мы вынашиваем в себе, ненависть, которую мы воспринимаем… Стриндберг писал Гогену: «Мне представляется, что ненависть других вас вдохновляет и укрепляет».

Ненависть и любовь способны трансформироваться из одной в другую, однако речь все же не идет о простой симметрии. Ненависть угрожает существованию объекта, но более глубоко очерчивает границы Я, сопрягая свои силы с силами нарциссизма^*, с любовью Я к самому себе. Различия между Я и другим стремятся к упразднению, если их удерживают искусственно, насильно (между сербом и хорватом, между хуту и тутси), нарциссизм сводится к «небольшим различиям», велика опасность, что ненависть яростно разрушает то, что реальность рискует смешивать. Чистота (расы), депортация, чистка (этническая)… Я^*, чистота и ненависть обитают на одной территории.

Прежде чем стать деструктивной, ненависть разделяет. Мы обязаны ей первым различием между внутренним и внешним: что нравится ребенку – он проглатывает; что не нравится, он отвергает – выплевывает. Я, преследуя собственное удовольствие, интроецирует хорошее и выбрасывает плохое. «Ненавистное, чуждое Я, и внешнее, прежде всего, идентичны» (Фрейд). Ненависть создает объект^*, она объективирует его, ее парадокс состоит в том, что она позиционирует, утверждает и признает в той же мере, в какой пытается опровергнуть мнение того, в кого она метит.