100 слов психоанализа

Первертировать – менять смысл, переворачивать все наизнанку, фальсифицировать (текст), развращать (души), склонять к пороку… В перверсии сохранилось что-то из церковной латыни. Психоанализ смёл все, что осталось из этой созидательной конструкции. Если нормальная сексуальность состоит из «коитуса, направленного на получение оргазма генитальным пенетрированием человека противоположного пола» (Фрейд), и к этому мы могли бы добавить вслед за Бенедиктом XVI: коитуса в «миссионерской» позе, при котором мужчина находится сверху (отцы церкви осуждали позицию mulier super virum[3] и считали зачатие единственной целью коитуса), то перверсия – это очень распространенное в мире явление, начинающееся с самого незначительного изменения позы, не считая поцелуев и предварительных ласк. Сексуальное влечение^* – «извращенно-полиморфное»; нет в теле^* такого места или функции, включая интеллектуальную деятельность, которая не могла бы быть использована в поисках удовольствия.

Психоанализ избавил нас от представления о сексуальной жизни, определяемой лишь ограничениями цензуры и вытеснения. Существует все же риск, что при подобном обобщении критерия извращения теряется то, что придает оригинальность перверсии взрослых, которая организует сексуальность принудительным образом, исходя из фантазматического (скопофилия, мазохизм, фетишизм и т. д.) сценария. Ничто не бывает более полиморфным, чем перверсия. Отнюдь не являясь простым поиском инфантильной сексуальности в чистом виде, перверсия, наоборот, является иммобилизацией, фиксацией. Извращенец – это осужденный, скованный в сценарииокове единственного фантазма^*, который он должен во что бы то ни стало осуществить. Скука, одолевающая читателя де Сада, неразрывно связана с навязчивым повторением^*.

Объект^* влечения^* – изменчивый, объект перверсии – равнодушный. Он всего лишь объект, он никогда не является живым существом, другим. Достаточно лишь играть роль, отведенную ему фантазмом. Почему именно перверсия защищает извращенца? Во время психоанализа появляется возможность заметить что-то только при разрушении извращенного решения, когда тревога^* берет верх, чаще всего, когда депрессия уже появляется на горизонте.

Первосцена (происхождение)

Некоторые из «обитателей моря, самые живые, самые отважные, самые жестокие, занимаются любовью так же, как и мы, люди. Такие опасные монстры, как акулы, вынуждены приближаться друг к другу, самец к самке. Природа навязала им опасность объятия. Жуткое и подозрительное соитие. Привыкшие пожирать, слепо все проглатывать, на этот раз они от этого воздерживаются. Какими бы притягательными и аппетитными они ни были друг для друга, каждый из них безнаказанно приближается к пиле другого, к его смертоносным зубам. Самка бестрепетно замирает как прикованная, подчиняясь грозным взглядам, которыми самец ее привлекает. И действительно, он ее не пожирает. А она увлекает и тянет его за собой. Сцепленные друг с другом, грозные монстры плавают целыми неделями, будучи не в состоянии разомкнуться, оторваться друг от друга, даже при разыгравшихся бурях, когда море бушует, а они остаются неразлучными, непобедимыми, незыблемыми в их диком объятии» (Жюль Мишле, «Море»). Здесь все говорит о насилии, о смешении (где начинается тело одного и где заканчивается тело другого?), Мелани Клейн упомянула бы «комбинированных родителей», говорила бы о страсти, об опасности и тревоге^*, которые вызывает эта адская сцена, объединяющая в фантазме^* ребенка его родителей в соитии. Сцена, пленительная и невыносимая; Эдип выколол себе глаза, увидев эту сцену слишком близко, и, наоборот, терзаемый любопытством вуайерист готов всю жизнь смотреть в замочную скважину, словно его взгляд (глаз) прикован к отверстию замка. До какой степени умножение позиций на сцене коитуса является попыткой поиска первосцены, из которой наверняка родился каждый из нас? «Меня там не было, той сексуальной ночью, когда я был зачат» (Кинар); источник, начало – это отсутствующая картина, картина, которой не хватает. Безусловно, нет ничего страшнее, чем услышать: «Ты – результат неудачного маневра, когда твой отец попытался прервать акт, было уже слишком поздно».

Перенос

«Это странно, что пациент реинкарнирует в своем психоаналитике персонажа прошлой жизни» (Фрейд). Иногда бывает еще более странно… «Я пришла вновь увидеть вас…» Еле выговорив свои первые слова, Бланш замолкает, сильно взволнованная, будто пораженная. Это ее первая встреча с психоаналитиком, она впервые видит перед собой молчаливого мужчину и первые ее слова оказались ляпсусом, оговоркой, уже своего рода способом сказать то, чего не знаешь.

– Вновь увидеть меня?