1000 не одна ложь

— Мне плевать на твою дочь. Мне плевать на твою семью. Они меня не волнуют. И мстить я им не намерен. Так что молись о себе, если веришь в своего Бога. Проси его простить тебе все твои грехи, — наклонился к ней и прошипел прямо в лицо, — ты скоро умрешь, Альшита. Твоя смерть будет страшной. И никто о ней никогда не узнает. Как и не узнает, где я схороню твои кости.

Пусть смирится, у нее это хорошо получается, играть в смирение, чтобы получить от него какие-то блага. В этот момент произошел какой-то щелчок. Она словно выключилась. Застыла на полу со сжатыми в кулаки руками, подняв к нему залитое слезами лицо. Из глаз исчезла мольба, они вдруг стали… пустыми. Аднану даже показалось, что она смотрит сквозь него. Захотелось поднять ее с пола, тряхнуть, но он просто стоял над ней и смотрел сверху вниз. Думая о том, что запомнит ее такой навсегда. Заплаканной у его ног, но не с мольбами и оправданиями, а с просьбами о дочери своего любовника… Странно, о самом любовнике она не просила. Неужели настолько прогнила… неужели своя шкура дороже всего?

Он просто не хотел замечать, как с каждым днем между ними растет стена из отчуждения и потерь. И он сам оказался не в силах остановить эту волну разрушения. Механизм запущен и не поддается контролю. Огромный ком грязи из лжи, предательства, отвратительной низости набирает обороты и вес, он скоро похоронит под собой их обоих. Перед тем, как все рухнуло, ему даже показалось, что былое счастье возвращается, что он согласен попытаться снова… попытаться ее простить, дать шанс. Он был слишком счастлив рядом с ней. Настолько счастлив, что даже ненависть стиралась и растворялась в этом безумном удовольствии держать ее в своих объятиях.

Аднан жадно вбирал в себя ее образ, который больше всего напоминал другую Альшиту. Ту, которая раньше была рядом с ним, не чужую. Иллюзия. Короткая, фальшивая. Оказалось, что настоящей она была лишь в своей ненависти к нему. И правда слишком уродлива, но она и запоминается ярче всего. Только какой в этом толк, если даже сейчас, зная, какая она тварь, Аднан продолжал любить ее. Какой-то больной, извращенной любовью, которая походила на болезнь или проклятие. И не смог никому рассказать о ее предательстве, не смог прилюдно опозорить, не смог приказать забить камнями или утопить в море. Это была только его боль. Только его личное право казнить ее. Перед самым отъездом в Долину Смерти он наклонился к ней и поднял с пола, обхватил ее плечи горячими ладонями, заглядывая в изумительные темно-синие глаза.

— Ты больше сюда не вернешься, Альшита. Ты больше никуда не вернешься. У нас правило — давать смертникам возможность попросить что угодно. Ты можешь просить, и я исполню. Просить все что угодно, кроме того, чтобы я тебя пощадил.

Сказал и сам почувствовал, как в горле начало драть от понимания, что это последний разговор между ними. Последняя его потеря. Обратно он вернется еще более мертвым, чем был раньше.

А она вдруг посмотрела ему в глаза, и Аднан дернулся, как от удара:

— Я хочу попрощаться с Джамалем. Дай мне увидеть его в последний раз и делай со мной, что хочешь.

Это было неожиданно настолько, что у него дернулось сердце под ребрами. Он ожидал чего угодно. Ожидал, что она начнет просить за своего любовника. Он был даже уверен, что она это сделает.

Через несколько минут к ней привели Джамаля, и когда малыш с воплем бросился к Альшите, Аднан стиснул челюсти с такой силой, что услышал, как они хрустят. Он впервые видел со стороны эту любовь. Между женщиной и ребенком… она была столь трогательной и необъяснимо сумасшедшей, что не могла оставить его равнодушным… А ведь именно этим Альшита и заставила его смягчиться, заставила увидеть ее любовь к ЕГО сыну и закрыть глаза на чужую дочь и на любовника. Он увидел, как мальчик тянется к ней и как искренне выглядит ее любовь к его ребенку и не устоял… Вот и сейчас смотрит, как она целует малыша, осыпает лицо поцелуями, обнимает, гладит по волосам, что-то шепчет по-русски, и сердце раздирается на куски, на осколки.

Джамаль протянул ручки и трогал ее слезы, потом прижимался к ней всем телом и тоже плакал. Аднан отвернулся и отошел к окну, сжимая дрожащими пальцами штору. Он так же прекрасно помнил, как она… едва не остыла от его ласк и поцелуев, украла ключ и пошла кормить своего… ублюдка. Усыпила бдительность ибн Кадира и пошла, как последняя тварь. А потом шептала ему, что не смогла бы его забыть, что любит его. В эту секунду он стоял за дверью и чувствовал, как косой кинжал вспарывает ему грудную клетку крестом, как вырезает сердце, кромсает по мясу.

— Мой мальчик… мой хороший. Бахиджа позаботится о тебе. Она хорошая. Она будет любить тебя. Как я. Вот увидишь. И твой папа будет тебя любить.

Ему хотелось зажать уши руками. Чтоб не говорила ничего. Чтоб не разговаривала с его сыном этим надорванным голосом, полным любви. Что ж она за змея такая, если умеет так играть, что ей верит даже младенец.

Обернулся резко.

— Бахиджа. Забери Джамаля. Достаточно.