1000 не одна ложь

Женщина подошла к мальчику и попыталась взять на руки, но он начал кричать, вырываться, судорожно цепляясь за джалабею Альшиты, удерживаясь маленьким ручонками. А она целует их, отцепляет от себя, и по щекам слезы катятся, и он чувствует, как его самого в этот момент разрывает, как отваливаются куски плоти. А потом сдавил кулаки так, что суставы чуть не лопнули, малыш истошно закричал:

— Мамтиииии… Мааааааааамтииии.*1

Аднан так и не обернулся, смотрел в окно на то, как снуют по двору слуги, и понимал, что никогда не простит ей того, что она сделала с ним и с его сыном. За то, что дала себя полюбить, а потом вырезала эту любовь тупыми, ржавыми ножницами.

Вспомнилось, как так же кричал он сам, когда Абдулла как-то увозил его от матери в пустыню. Но в отличие от этой дряни, его мама любила своего сына по-настоящему.

Альшита позволила увести себя и даже не обернулась, чтобы посмотреть на Аднана.

* * *

А он смотрел на нее, сидящую верхом на лошади, неподвижную, как каменное изваяние. Отряд двигался по пустыне по направлению к торговому пути, куда должен был прибыть товар, впервые прибыть не к Асаду, а к ибн Кадиру.

Ветер трепал ее хиджаб, бросал в лицо песок, а она даже не чувствовала, и в этот момент Аднан вдруг понял, что совсем ее не знает и не знал никогда. Каждый раз, когда ему казалось, что он достаточно изучил ее, понял до самого конца ее душу, оказывалось, что он совершенно не знает эту женщину. Он физически ощутил, как она сломлена. Это был конец. Нет, Аднан не чувствовал жалости. Это было полное опустошение, тот самый финал, к которому они пришли оба, а, точнее, доползли на коленях. Он больше не хотел продлевать эту агонию. И нет никакого наслаждения местью. Его не было с первой секунды. Нахмурил брови, чувствуя, как начинает болеть в груди, как покрывается лоб холодным потом и дрожат пальцы от понимания, что это последние секунды пока она жива, и он видит ее такой вот совсем рядом. Не выдержал, направил вниз коня и сам же осадил. Ему нечего ей сказать, а ей нечего ему ответить. Все оправдания смешны и нелепы. Все уже сказано. Она слишком много отняла у него. Внутри осталась только пустота. Черная грязь, превратившая всю его любовь в ничто. Ему казалось, что он сам мертвец, с ободранной сгнившей кожей… и все это время тянул к ней изувеченные руки в мольбе подарить хотя бы шанс, дать ему возможность простить ее и продолжить любить. Самое страшное, что он понимал — ему придется это сделать, а потом не сдохнуть самому. Его собственная агония растянется на вечность. Он так и будет тянуть свои руки в никуда с собственным разорванным в мясо сердцем и чувствовать, как оно беспрестанно истекает кровью, и она сочится сквозь пальцы прямо в песок.

Пришпорив коня, посмотрел на нее еще раз и стиснул до хруста челюсти. Вот и все. Время пришло. Уже скоро стемнеет, а на рассвете встреча с обозом. Но его уже не волнует ни встреча, ничего не волнует. Подъехал к Альшите и сдернул ее с коня к себе в седло. Она ничего не сказала, даже не посмотрела на него.

Пришпорил коня и направился в сторону барханов, в сторону, где их не увидит отряд, где никто не помешает попрощаться с ней, и где он оставит навечно ее тело. Совсем неподалеку когда-то расположилась в пещере старая Джабира, которой уже давно и след пропал. То ли издохла старая ведьма, то ли сбежала и схоронила свое мясо в одной из деревень. А может, нашла себе новое жилище.

Он хотел спешиться, но она вдруг схватила его за руки.

— Не здесь. — и глаза горят лихорадочным блеском, сверкают как-то странно. Такие красивые, такие глубокие и… такие лживые.

— А где? — спросил хрипло и не узнал свой голос.

— Там, — она протянула вперед руку, — там чуть дальше есть насыпь из камней. Я хочу умереть именно там.

Он ничего не ответил и направил коня туда, куда она сказала, раньше не слышал, чтоб там была какая-то насыпь. Но когда они приблизились к приваленной сухими ветками пещере Джабиры и завернули за насыпь из красного песка, Аднан увидел горку из камушков, возвышающуюся над песком. Направил туда коня и, спешившись, сдернул ее с седла.

— Что это? — кивнул на камни.

— Это? — она даже не посмотрела на ибн Кадира, она медленным запутанным шагом направилась к камням, присела и подобрала те, что осыпались, с любовью сложила обратно, — это могила.

Казалось, она говорит сама с собой.

— Чья? — спросил так тихо, словно ветер прошелестел.

— Тв… Моего сына, — ответила отрешенно и подобрала какую-то веревочку в песке. Намотала на палец. Он не понимал, что она говорит и что именно происходит. Какой сын? Какой к дьяволу ее сын?

— У меня их было двое. Дочь и сын… малыш умер.

Подошел к ней сзади и посмотрел на насыпь, а потом на женщину, на ее опущенные плечи, на сгорбленную спину.

— Мне жаль твоего сына.

Сказал, и в этот момент она обернулась к нему, ее лицо исказила такая ярость и боль, что он невольно отшатнулся.