1000 не одна ложь

От неожиданности он выронил меч, и его глазки округлились, он смотрел на рисунок и едва слышно прошептал:

— Мамти.

— Да, малыш. Мамти. Поедешь со мной к ней?

Поднял голову, прижимая рисунок к груди, и из глаз катятся слезы. Кивает быстро-быстро. И тогда я впервые схватил его в охапку и прижал к себе, чувствуя, как все разрывается внутри, как бешено бьется сердце, как сладко пахнет его головка, как его ручонки обвивают мою шею, и решение уже не просто принято, оно клокочет внутри меня диким нетерпением и предвкушением.

ЭПИЛОГ

Несколько месяцев тщетных поисков работы, несколько месяцев какой-то отчаянной безнадеги и дикого упрямства не брать деньги с карты, которую привез родителям некий Абу, якобы от меня, сразу после моего отъезда. С карты на которой лежали такие суммы, от которых у моей мамы потели ладошки и учащалось сердцебиение.

Но я не позволяла взять ни копейки. Надеялась, что устроюсь в институт, но на мое место уже взяли человека, я обзвонила всех знакомых и приятелей, но работы просто не было, а фриланс, которым мы перебивались эти несколько месяцев особо не кормил. На жизнь более или менее хватало, но уже начинались холода, и Бусе с Аминкой нужны новые вещи, как и моим брату с сестрой. Отцу на очередную реабилитацию надо ложиться.

Он так и не разговаривал со мной. После моего второго отъезда сказал матери, что я для него умерла. Что ж… я ведь действительно умерла, и тот человек, который вернулся из пустыни, и в самом деле была уже не я, а кто-то совершенно другой.

— Расскажи мне… расскажи, милая, что там случилось? Рифат бросил тебя?

А что я могла ей рассказать? Вся моя жизнь походила, скорее, на дикий кошмар и погружать в него маму мне не хотелось. Причинять еще больше боли, чем она вытерпела в нашей разлуке.

— Все будет хорошо, — шептала она мне и гладила руками по голове, успокаивая и утешая.

И нет ничего нежнее и ласковей материнских рук, нет ничего мягче и в то же время сильнее их. Я сжимала ее запястья и думала о Джамале… о том, что никто теперь не возьмет его на руки, не погладит по кудрявой голове, не будет петь ему колыбельные. Об Аднане я себе думать запрещала. Насколько вообще можно себе что-то запретить. Иногда мне удавалось не думать о нем несколько часов, и это было победой, некоей отвоеванной передышкой у самой себя. И тоска не становилась меньше, не притуплялась. Как часто в моей голове звучали его последние слова.

"Девочка-зимааа, моя маленькая. Холодная деееееевочка, разве, когда любишь, можно отказаться?"

Я отказалась не только ради себя… я отказалась ради Амины и Буси. Отказалась, потому что не хочу им жизни в этом золотом болоте, в этой стране. Я хочу им свободы и счастья даже ценой собственной боли. Я к ней привыкла. Она теперь имела совсем другие оттенки и сводила с ума похлеще той… когда я считала его мертвым. Эта боль звенела упреком в каждом дне и в каждой секунде моего существования. Боль от того, что решение приняла я… я отказалась от него.

"— Ты разве еще не поняла, что я только твой.

— А я хочу тебя рядом. Женой тебя своей хочу, матерью моих детей. Джамаля и нашей дочери.

— А я не вижу тебя не рядом с собой. Не вижу тебя даже на полметра дальше моей вытянутой руки, не вижу себя без тебя. Понимаешь?

— Я научусь любить тебя так, как этого хочешь ты, научи меня, я готов учиться всему, чтобы стать для тебя таким, как ты мечтала".

И в эти секунды мне хотелось с диким воем выбежать на улицу и нестись к нему босиком, раздетой. Туда в пустыню, в пески, в кровь и в боль только бы снова увидеть его лицо, ощутить его губы на своих губах, почувствовать запах. Но все это лишь в моих миражах. Мы с ним слишком разные и… и совершенно чужие теперь. Дни тянулись монотонно долго, невыносимо и невозможно долго. Какие-то несколько месяцев, в течение которых я ничего не слышала об Аднане… Точка была мною поставлена, а он поставил рядом свою такую же жирную и черную. Конечно… я не могла и думать, что он бы принял иное решение. Такое бывает только в сказках или фильмах с красивой историей любви и обязательным хэппи эндом. У нас его быть не могло изначально.

Но по ночам… по ночам он снова и снова вдирался в мои воспоминания, отнимая сон, заставляя кусать подушку и не рыдать так, чтоб слышала мама, отец и Амина.

Ведь какая-то часть меня ждала, что он не отпустит, ждала, что вернет назад. Когда садилась на самолет, выглядывала и не верила, что, правда, отпустил. Жаждала улететь и так же жаждала быть оставленной рядом. Да, противоречиво и глупо, да, так по-женски. Но я женщина, и несмотря ни на что я безумно ЕГО люблю.

Потом я ждала первые дни после приезда домой… Ждала, что позвонит, напишет, приедет увидеть свою дочь… Он ведь теперь знает, что она у него есть. Но, нет. Он слишком горд. Кто мы для него? Шармута и ее незаконнорожденная дочь?

Он наверняка найдет себе другую игрушку. Это ведь Аднан ибн Кадир. Женщины сходят с ума, едва взглянув на него.