Читаем 101 разговор с Игорем Паниным полностью

– Я уезжал к даме. Любовная авантюра. Но через семь лет женился на другой, а еще через семь лет у нас родились детки-двойняшки. Такая вот семеричность бытия. Мы с Ириной Владимировной вернулись, потому что здесь нам показалось интересней. Хотелось, чтобы наши американские дети Артемий и Варвара воспитывались здесь, говорили по-русски и жили, так сказать, «по нашим понятиям». С другой стороны, действие моей прозы происходит в основном в Штатах: в «Электричестве» – мегаполис Нью-Йорка и наша люмпен-иммиграция, в «Марко Поло» – Лонг-Айленд (это типа нашей Рублевки), история любви негритянской девочки-подростка и преуспевающего американского дизайнера, «Вок-вок» (лучшая моя проза) – это сибирско-американский сборник рассказов. Лавразия, одним словом. Я почти не написал ничего о Конфедерации (долго жил в Южной Каролине), о Юте, Калифорнии, Миссури, Новой Мексике. Материала выше крыши. Америка, как и Сибирь, была мне родной по причине отсутствия культурного слоя, – я о культуре, завезенной в Россию Петром I. Меня, конечно, больше интересуют аборигенные дела, отношения с землей, анимическое мышление, археоастрономия, короче – «духи забытых предков». В американском лесу ощущаешь, что за сотни миль вокруг никто не думает и не пишет о том, о чем ты.

– А в Москве?

– В Москве сплошные наводки, брожение умов, перехлесты Востока и Запада, эволюции и традиции, не говоря уже об обыкновенных понтах. В принципе мою деятельность можно отнести к «неоязычеству», а вот от демократии и мнимого равенства культурных практик у меня странное ощущение: дали детям поиграться, но потом все равно накажут. Так что власть нефтяных магнатов, телеведущих или заговорщиков Бильдербергского клуба я принимаю с юмором. «Все говорят о правах человека, но забывают о правах Бога на человека» (Экзюпери).

– Я правильно понимаю, что проект «Русский Гулливер» появился в результате твоих странствий ипереосмысления каких-то жизненных постулатов?

– Правильно. Только если бы я до конца использовал свой опыт, то организовал бы в «Гулливере» дисциплину по примеру Роберта Фриппа, когда он вернулся в свой King Crimson из монастыря. Он подсел на Гурджиева и Джона Беннета – меня Господь миловал. У нас пока все по-дружески происходит, почти по-советски. Музыка King Crimson вообще серьезно повлияла на мою «Норумбегу», как и книжки Роберта Грейвса и сэра Джеймса Джорджа Фрэзера. А «Гулливера» придумал, когда с отвращением вечером косил траву на лужайке у дома на Лонг-Айленде, тогда еще не понимал всего заряда, таящегося в этом названии, думал о путешественниках и детском простодушии. А получилось: и игра масштабов, и фантастика, и сатира, и авантюризм, и расчет, и атлантизм, и евразийство, и индивидуализм, и патриотизм, все вместе. Издательство мы основали с Сашей Давыдовым. Это замечательный писатель, переводчик с французского и издатель умного журнала «Комментарии». Поначалу работали совместно с «Наукой», сейчас проект расширили и стали с Андреем Тавровым издавать поэтическую серию «Гулливера», рассчитанную на мобильное реагирование в поиске новых имен. О названии, кстати, были жаркие споры. Помню у себя дома в Москве Алексея Парщикова, Михаила Эпштейна, Сашу Иличевского, Сашу Чернова, дискуссия за бутылкой коньяка продолжалась до тех пор, пока Иличевский не сказал, что «Русский Гулливер» все-таки звучит лучше, чем «Еврейский Лилипут». Посмеялись, но название я сохранил.

– Бродский в одном из писем говорит о тебе: «Советовать ему мне нечего, он сам со всем на свете прекрасно разберется». Разобрался?

– Не мне судить. Мне нынешняя эпоха кажется как минимум содержательней предыдущей. Тогда можно было с легкостью считать местоположение истины и свободы – на Западе, это было удобнее, но сейчас смотрится совсем уж инфантильно. Какой-то баланс между глобальным почвенничеством и литературным релятивизмом я сейчас обрел, и с самим собой на определенном этапе вроде бы разобрался. Дай Бог сделать это и остальным.

«Независимая газета», 15 января 2009 г.

«Что мы оставим после себя?»

Наталья Моловцева не ощущает себя писателем, но и не может не писать


Моловцева Наталья Николаевна – прозаик, журналист. Родилась вc. Константиновка Ромодановского района Мордовской АССР. Окончила факультет журналистики МГУ. Работала в районных газетах Магаданской области и Якутской АССР, областной газете на Сахалине. Как прозаик публиковалась в «Литературной России», журналах «Молодая гвардия», «Подъём», «Кольцовский сквер», «Странник», «Ковчег», «Север», «Молоко», сборниках прозы «Женская логика» и «Чистенькая жизнь». Автор книг «Меня окликни» и «Тонкий серпик Луны». Живёт в г. Новохопёрске Воронежской области.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное
Опровержение
Опровержение

Почему сочинения Владимира Мединского издаются огромными тиражами и рекламируются с невиданным размахом? За что его прозвали «соловьем путинского агитпропа», «кремлевским Геббельсом» и «Виктором Суворовым наоборот»? Объясняется ли успех его трилогии «Мифы о России» и бестселлера «Война. Мифы СССР» талантом автора — или административным ресурсом «партии власти»?Справедливы ли обвинения в незнании истории и передергивании фактов, беззастенчивых манипуляциях, «шулерстве» и «промывании мозгов»? Оспаривая методы Мединского, эта книга не просто ловит автора на многочисленных ошибках и подтасовках, но на примере его сочинений показывает, во что вырождаются благие намерения, как история подменяется пропагандой, а патриотизм — «расшибанием лба» из общеизвестной пословицы.

Андрей Михайлович Буровский , Андрей Раев , Вадим Викторович Долгов , Коллектив авторов , Сергей Кремлёв , Юрий Аркадьевич Нерсесов , Юрий Нерсесов

Публицистика / Документальное