105 тактов ожидания

За час до прихода Виктора Павловича она накрывала стол к обеду. Стол был сервирован, как в старых немых фильмах про аристократов. Первое подавалось в овальной супнице, перед каждым стояло две тарелки — глубокая и плоская. Нож и ложка лежали справа, вилка — с левой стороны. И салфетки! Белые салфетки с вензелями, только что не в кольцах, а просто сложенные треугольником.

Меня Марина Викторовна поила кирпично-коричневым бульоном из курицы в морковном соке, которым, по её словам, когда-то «выхаживали дворянских детей». Я пила его, как чай.

На третий день моего пребывания в семье Генки пришел настройщик, и я стала садиться за старенькое Мюллеровское пианино.

Над моей кроватью висел портрет девушки в голубом платье с букетом незабудок в руках. Она была очень красивой и чем-то похожей на Генкину маму. Но лицо ее было, как маска: оно не выражало никаких чувств. Я сразу же подумала, что портрет делал очень плохой художник.

— Это твоя мама в молодости? — спросила я.

— Нет. Это портрет Нади, моей старшей сестры, — ответил Генка неохотно, — только ты маму о ней не расспрашивай. Сестра погибла в эвакуации при пожаре в Чкалове. Мама после этого долго болела и даже меня не узнавала. У нее и сейчас не все в порядке с памятью. Иногда она говорит: «Скоро Надюша приедет». И начинает делать в доме генеральную уборку. Потом ей делают укол, и она долго спит. Когда просыпается, то ничего не помнит. Папа объясняет маме, что у нее была сильная мигрень, и она в это верит. Доктора говорят, что против мигрени есть только одно средство — три «Т»: тишина, темнота и теплота. Поэтому в нашем доме так сумрачно, тихо и тепло.

А картину написал один знакомый с фотографии. Эх, не надо было мне обо всем этом рассказывать. Теперь ты будешь бояться спать под этим портретом.

И я боялась.

К сожалению, в школе чуда не произошло, и экзамены я сдала лишь с пятерками по русскому письменному и устному. Хорошо, что остальные не завалила. На обычный классный праздник по случаю окончания учебного года я не пошла. И за моим табелем был послан Генкин папа. Возвратившись домой, он так шумно поздравлял меня с переходом в седьмой класс, что забыл, куда положил этот документ. Решили отложить поиски табеля на потом и сразу же сели пить чай.

Но благородный мой рыцарь Генка так легко не отделался и получил в девятом классе переэкзаменовку на осень по русскому языку, о чем, кстати, совсем не сокрушался. Мало того, я не слышала ни одного слова упрека в его адрес ни от папы, ни от мамы.

Теперь началась моя активная подготовка к выпускным экзаменам в музыкальной школе. Ирина Алексеевна составила свое расписание так, что мы имели возможность регулярно играть концерт один раз в середине недели и обязательно по воскресеньям. Она была одной их первых учениц Софьи Евсеевны, а я — последней. И нам обеим очень хотелось что-то сделать в ее память, хотя вслух мы об этом не говорили.

Ирина Алексеевна была прекрасной пианисткой, и мне приходилось прилагать все усилия, чтобы сольная партия («solo») соответствовала в красках и выразительности «tutti» (полному звучанию). А красок было так много! Легко игривое и поэтичное начало. Потом лирическое раздумье. И такие внезапные переходы нежнейшего пиано в мощное фортиссимо и наоборот!

В гаммообразных пассажах я летала как вихрь, но там, где левая и правая рука сменяли друг-друга никак не удавалось избежать «швов», «стыков», как я называла чуть заметную разницу в силе и глубине звука. А Софья Евсеевна говорила, что Бетховен требовал, чтобы в легато не слышно было даже перемены пальцев. Много трудностей было с аккуратным использованием педалей. И, конечно, было так обидно заменять маршевые аккорды гаммой! Но руки были маленькими и растяжки не хватало.

Кроме того, хотя я давно знала свою партию наизусть, в дуэте с Ириной Алексеевной часто терялась и расходилась с ней в темпе. Но, не смотря на все эти проблемы, долгожданная работа над концертом придавала мне сил.

По возможности, я старалась слушать воскресные радиоконцерты, надеясь, что услышу Первый концерт в исполнении настоящего пианиста да еще и с оркестром. Два раза объявляли, что исполняется Концерт Бетховена до мажор. Я замирала от счастья, но играли только третью часть! Allegro scherzando (Весело и шутливо)!

И тут за несколько дней до выступления Борис Соломонович привел с собой лаборантку, и у меня взяли кровь на анализ. Получив результаты, доктор очень расстроился и сказал Генкиным родителям, «что с таким РОЭ, лейкоцитами и гемоглобином меня нужно класть в больницу немедленно, и непонятно на что он, старый осел, надеялся!»

Испуганный Виктор Павлович успел только сказать «Танечка, а может экзамен можно…», как у меня стало темнеть в глазах. И тут, не поверите, позвонила мама! Мамочка моя позвонила!

Мы говорили, наверное, целый час! Генкин папа заглядывал в коридор, где стоял телефон, и, улыбаясь, шептал: «Говори, сколько хочешь. Вызов от нас!»

С папы сняли несправедливые обвинения! Скоро мы будем все вместе! Такое счастье!