– Слушай! – воскликнула Аня. – Моя бабушка сказала мне как-то такую штуку. Если бросить в Северный Донец, это река у нас в Счастье, хотя бы какую-нибудь монетку и попросить сколько-нибудь денег, то деньги сами собой придут: столько, сколько попросил. Я однажды бросила копейку и от души просто попросила сколько-нибудь денег, и в тот же день десять гривен на дороге нашла. Сделай так. Брось в реку монету и попроси!
– Да ладно, ерунда.
– Ну попробуй! Вдруг получится.
– Что же ты себе миллион не набросаешь? Или это только там, у вас в Счастье, на Северном Донце, действует?
– Не знаю. Мне кажется, что везде действует.
Я замолчал. Что тут скажешь? Бедная дурочка. Ребёнок. И как же тебя угораздило вляпаться в такое недетское говно? Жалко тебе мои песни? А вот тебя никто не пожалеет. Может быть, за всю твою горькую, жуткую и вряд ли долгую жизнь. Знаешь ли ты об этом?..
Её голова поникла. Взгляд остановился у меня между ног.
– Мне тоже нравится на тебя смотреть. Когда ты сидишь вот так, с голым членом. Мне нравится твой член, – без смущения призналась она. – Я уже и забыла, что на свете есть обычные, нормальные парни. Давай будем просто смотреть друг на друга? Ты на меня, я на тебя. Это так здорово. Тебе стыдно? Мне вот совершенно не стыдно. Даже радостно от того, что ты меня разглядываешь. Не отворачивайся, смотри, мне хорошо от этого.
– Что я могу для тебя сделать? – спросил я. Я готов был отдать ей те три тыщи с мелочью, оставшиеся у меня в кошельке. Которые должен был её мужу. А она сказала бы ему, что я ушёл, не заплатив.
– Ничего не надо, – ответила Аня и добавила: – Просто ещё раз трахни меня. И уходи.
– А деньги? Деньги я Валере не отдал.
– Скажу, что ты ушёл, не заплатив. Мне отдашь – он всё равно у меня отберёт. Утром такой скандал будет, что…
Она вдруг затихла, точно забыла, что хотела сказать. Посмотрела мне в глаза и заплакала. И плакала долго, беззвучно, задавленно. Я не трогал её, я знал, что это слёзы не печали, а радости. Маленькой, но всё же радости. Так плачет побитая жизнью женщина, когда её муж, спьяну или как, спустя много-много лет, спустя много ссор, взаимных оскорблений и обид, спустя много нелюбви с обеих сторон, не смотря ни на что, снова, как в первый раз, говорит ей «люблю тебя».
Думаю, эта несчастная девушка Аня из городка Счастье просто в тот момент осознала, что кто-то её пожалел и даже готов был что-то для неё сделать, проявить к ней любовь. Обычную человеческую любовь. Жалость – это ведь тоже вид любви. Потому что её тоже не купишь.
На календаре 1997 года, ещё одном с Богородицей, мне никак не удавалось прочитать надпись церковнославянским шрифтом. Абракадабра и всё. И тут до меня дошло, я понял, что там написано: «Нечаянная радость». И я тоже обрадовался. Сам не зная отчего.
За окном рассветало, но город ещё спал. Ни машин, ни людей, ни единой души. Таинственная утренняя тишина. Аня и я сидели, глядя друг на друга. Так, как она хотела: я на неё, она на меня. Без стыда. И молчали.
Внезапно за дверью, где-то в коридоре, что-то громыхнулось. Послышался истошный пьяный рёв Валеры:
– Анька, ты где, шалава грёбаная? Деньги забрала у козла этого?
Аня испуганно вскочила и впопыхах напялила на себя майку.
Дверь открылась, и в тёмном проёме возник сам Валера. Увидев меня, он заорал:
– Ты ещё здесь, козёл ослорогий? Мало, что ли, тебе всё, урод? Я сказал: деньги на стол и пошёл вон из моего дома!
– Рот закрой, – тихо, но зло, сквозь зубы, бросил я ему, одеваясь. – Ещё не известно, у кого из нас тут рога. Чёрт паршивый.
– Чего?!
– Чего слышал.
Я подошёл и врезал ему в морду. Он отлетел обратно в коридор, упал на жопу. Трудно было удержаться и не добавить ещё разок ногой, куда-нибудь в область рогов. Я давно этого хотел и добавил. Сильно и больно. От удара он обмяк и повалился на спину, со стоном закатив глаза. А потом как-то совсем безжизненно затих.
Всё было с ним нормально. Просто зассал вставать. Я вытащил из куртки свой кошелёк и высыпал ему на голое пузо три тыщи пятисотками и сотнями и мелочь десятирублёвыми монетами.
Обернулся, встретился глазами с Аней. Хотел ещё раз напоследок запомнить в ней то яблоко, вялое и грязное, с подгнившим бочком, лежащее под деревом в осеннем саду. Какое я из жалости поднял и съел.
Но не увидел его. В ней его не было. Теперь она была похожа на огонь в камине, в котором весело и уютно трещали дрова, – смотри на него и тебе приятно, душа радуется, а если и грустит, то тоже как-то хорошо.
И я ушёл, запомнив её именно такой.
На автобусной остановке в сердцах обругал себя за мелочь. Чего вот, дурак, на проезд себе ничего не оставил? В надежде на чудо порыскал в карманах. Нашёл четыре рубля. Четыре маленькие и грустные монетки.
Что ж, иди пешком, ослорогий козёл. Валера в чём-то был прав. За что, впрочем, и получил по рогам.