120 дней Содома, или Школа разврата

На оргии решили развлечься забавой весьма занятной, но до сих пор в ходу не бывшей. Занялись выяснением, у кого самая красивая задница, как среди мальчиков, так и среди девочек. Для начала мальчиков выстроили в шеренгу и каждого попросили немного наклониться вперед: только так можно не ошибиться в оценке достоинств и недостатков задницы. Экзамен проводился с великим тщанием и затянулся надолго: сталкивались противоположные мнения, оспаривались разные кандидаты, осмотр производился пятнадцать раз, пока наконец яблоко, все согласились, должно быть отдано Зефиру; по единодушному мнению, нельзя было найти ничего более законченного и изящно скроенного.

Приступили к девочкам; те тоже выстроились в ряд и приняли ту же позу. И здесь решение далось с трудом, никак не могли выбрать между Огюстиной, Зельмирой и Софи. На Огюстине, которая была выше ростом и лучше сложена, чем две другие, остановился бы, несомненно, выбор художника, но распутники более ценят приятство черт, чем их правильность, и аппетитная полнота влечет их больше, чем классические пропорции. Слишком изящно и хрупко выглядела Огюстина в сравнении с двумя другими, манившими взоры румяными, пухленькими, кругленькими задочками. Огюстина была выбракована. Но как выбрать одну из двух? Десять раз поданные голоса разделялись поровну, пока наконец не победила Зельмира. Но девочек не разлучили, их обеих весь вечер целовали, щупали, щекотали в самых чувствительных местах. Зельмире приказали дрочить Зефира, который великолепно излился, к великому восторгу всей честной компании; потом и его заставили довести пальцами Зельмиру до сладкого обморока. Все эти невыразимо сладострастные сцены привели к тому, что герцог и брат его испустили любовный сок, но Кюрваль и Дюрсе оказались довольно равнодушными; они сошлись на том, что для их закаленных душ нужно что-то более крепкое, чем эта розовая водичка, а такие пасторальные картинки могут возбудить лишь зеленых юнцов. А вот когда отправились по спальням, то тут-то Кюрваль и учинил несколько новых непотребств, вознаградив себя за те пасторали, зрителем которых ему пришлось побывать.

День двадцать восьмой

Это был день бракосочетания; пришел черед Купидона и Розетты соединиться узами Гименея. По роковой случайности, обоим предстояло быть наказанными в этот же вечер. Новых виновников в это утро не обнаружили и потому первую половину дня решили посвятить свадебному обряду, а затем, приведя новобрачных в гостиную, понаблюдать, как они приступят к исполнению супружеских обязанностей. Хотя Венерины мистерии не раз справлялись на глазах этих детей, хотя сами они и не принимали доселе в них участия, они уже достаточно постигли теорию, чтобы знать, как все осуществляется на практике и что куда годится. И вот, оказавшись в полной боевой готовности, Купидон уже пристроил свой колышек между бедер Розетты, которая впустила его туда со всем простодушием истинной невинности; малыш так истово взялся за дело, что всенепременно добился бы успеха, когда бы епископ не оторвал его, решив употребить себе на пользу то, чем мальчик, полагаю, предпочел бы угостить свою женушку: уже сверля широкий зад епископа, он не сводил с нее полный сожаления взгляд. Но Розетта уже и сама оказалась при деле: герцог отделывал ее между ляжек. Кюрваль похотливо щупал зад маленького епископского сверлильщика, а поскольку задница эта, как и положено, находилась в желанном состоянии, Кюрваль вылизывал ее в совершеннейшем восторге. А пока герцог трудился над Розеттой спереди, Дюрсе вылизывал ее сзади. Однако к столу перешли, так и не разрядившись. Новобрачных допустили прислуживать за столом вместе с Огюстиной и Зеламиром. Сластолюбивая Огюстина, весьма обескураженная тем, что накануне ей не досталась награда за красоту, с досады не стала приводить в порядок свою прическу и оттого сделалась в тысячу раз привлекательней. Кюрваль взволновался и, приглядевшись к обнаженным ягодицам Огюстины, воскликнул: «Не понимаю, почему этой плутовке не отдали пальму первенства? Черт побери, да ведь нет на свете зада лучше этого!» Он тут же раздвинул девичьи ягодицы и осведомился, готова ли Огюстина накормить его. «О конечно, – ответила та. – И до отвала. Я еле терплю». Кюрваль поспешил уложить ее на софу и, преклонив колена над великолепным задом, получил немедля оттуда изрядную порцию дерьма.

– Ага, дьявол вас забери, – повернулся он к сотоварищам, показывая свой вздыбленный член. – Вот я и готов совершить великие дела!

– И какие же? – полюбопытствовал герцог, любивший поддразнивать его в такие минуты.

– Какие? Да любое непотребство, лишь бы от него небу стало жарко!

– Полно, полно, – успокоил Кюрваля Дюрсе, заметив, какие яростные взгляды бросал тот на Огюстину. – Полно. Пойдемте послушаем Дюкло, а то, я вижу, отпусти тебе поводья, так этому бедному цыпленочку худо придется.

– Еще бы, – ухмыльнулся Кюрваль. – Вот уж за это я смело могу поручиться.