120 дней Содома, или Школа разврата

– Отлично, – сказал Дюрсе, – но возможно ли совершать преступления в полном соответствии с тем, как они задуманы? Что касается меня, признаюсь, что мое воображение всегда превосходило мои возможности; я всегда замышлял тысячекратно больше, чем исполнял, и всегда винил природу, давшую мне желание надругаться над нею и лишившую меня возможности осуществить желаемое.

– На свете есть всего два-три преступления, достойные того, чтобы их совершить, – произнес Кюрваль. – Удались они, и говорить нечего – все остальное ничего не значащая чепуха. О, черт возьми, сколько же раз хотелось мне остановить солнце, чтобы оставить мир во мраке или спалить его дотла! Вот что преступление, а не те безделицы, которыми мы занимаемся, – всего-то превратить дюжину тварей на нашей панихиде в комья земли!

И на том, поскольку чувства уже воспламенились, члены начали подниматься, что немедленно ощутили на себе две-три девочки, разговоры закончились, и все встали из-за стола, чтобы излить в очаровательные ротики жидкость, чье изрядно ощутимое бурление и заставляло произносить столь ужасные вещи. Вечер был отдан исключительно наслаждениям рта, но варьированным на сотню ладов; силы наконец истощились, и вновь обрести их попытались в нескольких часах отдыха и покоя.

День девятый

Поутру Дюкло представила господам, что, по ее мнению, благоразумнее было бы предложить девочкам другие мишени для упражнений в мастурбации, убрать прочищал либо же вообще прекратить уроки, посчитав курс обучения пройденным. Рассуждала она с большой убедительностью, и не приходилось сомневаться в ее словах: употреблять в дело этих, называемых прочищалами, молодых людей затруднительно из-за возникающих интрижек и соперничества, которых следует остерегаться; да к тому же прочищалы и непригодны для таких уроков по причине быстрого семяизвержения, а это ведет к тому, что для благородных задниц господ мало что остается. Потому порешили уроки прекратить, тем паче что среди учениц уже явились изрядные мастерицы. Огюстина, Софи и Коломба могли бы поспорить ловкостью и проворством своих кулачков с лучшими мастурбаторшами столицы. Из всех самыми меньшими успехами отличалась Зельмира. Не то чтобы ей не хватало умения и расторопности, но ее нежная меланхолическая натура не позволяла ей забыть о своих горестях, потому-то и была она задумчивой и печальной. Сегодня перед завтраком дуэнья обвинила Зельмиру в том, что вчера, перед сном, застала ее за молитвой. Зельмиру привели, допрашивали, выясняли, о чем же она просила Бога. Сначала девочка отказывалась отвечать, но потом, испугавшись угроз, призналась, что молила Бога избавить ее от грозящих опасностей, пока еще на ее девственность не покусились. Герцог тут же объявил ее повинной смерти и дал прочесть статью правил, предусматривающую такой случай.

– Что ж, – молвила Зельмира. – Убейте меня! Бог, к которому я воззвала, сжалится, по крайней мере, надо мною. Убейте меня, прежде чем обесчестите, и преданная ему душа моя вознесется к нему хотя бы чистой. Я буду избавлена от муки ежедневно видеть и слышать ужасающие мерзости.

Ответ этот, в котором было столько целомудрия, чистосердечности и простодушия, вызвал всеобщее вздымание плоти у наших блудодеев. Раздались голоса за немедленное растление преступницы, но герцог призвал к нерушимости установленного ими же распорядка, и собратья единодушно удовольствовались вынесением приговора к жесточайшему наказанию в следующую субботу, а пока определили виновной, стоя на коленях, сосать по четверть часа каждого; девочку к тому же строго предупредили, что при повторении преступления с ней будет поступлено по всей строгости закона и она неминуемо расстанется с жизнью. Бедная девочка приготовилась исполнить первую часть наложенной на нее епитимьи, и герцог, разгоряченный всей этой церемонией и особенно тем, что после произнесения вердикта вволю намял прелестный задок, вылил, подобно неотесанному мужлану, все накопленное в нем семя в очаровательный ротик, да еще пригрозил девочке придушить ее, если она выплюнет хотя бы каплю; так что несчастной крошке пришлось, несмотря на сильнейшее отвращение, все проглотить. Трое других были обсосаны своей чередой, однако ничего из себя не выпустили, и после обычных визитов к мальчикам и в часовню, которые в это утро мало чего принесли, ибо почти все возможности были отвергнуты, пообедали и перешли к кофе. За кофе прислуживали Фанни, Софи, Гиацинт и Зеламир.