120 дней Содома, или Школа разврата

– Это так верно, – подхватил Дюрсе, – что вы никогда не встретите разумного человека, который желал бы испытывать чувство признательности. Безусловно, он не станет также приумножать и число своих врагов.

Его прервал епископ:

– Да ведь не ради вашего блага утруждается творящий нам так называемое добро. Своими пресловутыми благодеяниями он всего лишь хочет возвыситься над вами. Вот я и спрашиваю: чего же достойны такие стремления? Ведь нам, по сути, говорят: «Я делаю вам услугу не из желания сотворить вам добро, а лишь для того, чтобы принизить вас, заставить почувствовать все мое превосходство».

– Эти рассуждения, – сказал Дюрсе, – показывают всю бессмысленность так называемых услуг и абсурдность желания творить добро. Итак, вам говорят, что это не ради вас, а ради самих себя; пусть же тогда благодеяния умиляют слабых и ничтожных людишек, мы не из таких, нас этим не обманешь.

Занимательная беседа и выпитое вино воодушевили наших героев на проведение необычной оргии. Было решено отправить детишек спать, а неутомимые распутники остались коротать вечер с четырьмя старухами и четырьмя рассказчицами, и каждый постарался превзойти других в непотребствах и жестокостях. Так как среди всех двенадцати этих изобретательных особ не было никого, кто бы не заслужил – и помногу раз – веревки или колеса, пусть читатель вообразит, что там вытворялось. Разохотившийся герцог, когда от слов перешли к делу, непонятно по какой причине отметил Терезу, и знаки этого внимания остались на ней. Но что бы там ни происходило, оставим наших героев на пути с этих вакханалий к чистому супружескому ложу, приготовленному на этот раз их женами, и обратимся к событиям следующего дня.

День шестнадцатый

Поутру наши герои поднялись свежие, как на исповедь, и лишь герцог казался несколько утомленным. В этом обвинили Дюкло: известно было, с каким искусством дарит она плотские радости, и сам герцог признавался, что особенно упоительно изливать сперму именно с Дюкло. Сколь верно, что в таких материях все зыбко, изменчиво и не зависит от красоты, возраста и целомудренности, можно говорить лишь об известном чувстве меры, чаще гораздо встречающимся у красоты увядающей, нежели там, где весна сияет всеми своими дарами, но не имеет опыта зрелости. Но имелась и еще одна особа, которая становилась все более привлекательной и все более умелой, – это была Юлия. Уже явственно стала проявляться в ней склонность к разврату и даже изобретательность в нем. Достаточно умная, чтобы понять, что без покровительства не обойтись, достаточно притворщица, чтобы ласкать тех, к кому в глубине души совершенно равнодушна, она сделалась подругой Дюкло, надеясь таким образом попользоваться благосклонностью своего отца, положение которого в компании она ясно себе представляла. Всякий раз, когда приходил ее черед спать с герцогом, она умела пристроить рядом с собой Дюкло. Она проявляла столько ловкости, была столь услужлива, что герцог уверился окончательно, что когда с ним оба этих создания, он разрядится наилучшим образом. И при всем том герцог достаточно пресытился своей дочерью, и не оказывайся рядом с нею герцогская любимица Дюкло, Юлия вряд ли могла на что-то рассчитывать.

С ее супругом Кюрвалем дело обстояло почти так же. И хотя своим приобретшим сноровку ртом, своими нечистыми поцелуями она порой добивалась от него извержения, его отвращение к ней не слишком уменьшилось: мы бы сказали даже, что оно рождалось в пламени этих бесстыдных лобзаний. И Дюрсе ценил ее мало: за то время, что они бывали вместе, ей не удалось и двух раз растормошить его. Стало быть, ей оставался еще только епископ. Он был в восторге от ее непристойных разговоров и находил ее зад прекраснейшим из всех задов мира. В самом деле, природа наградила ее задницей самой Венеры. Итак, она сосредоточилась на этих четверых: ей хотелось первенствовать любой ценой, она чувствовала, что для этого нужна протекция, и она ее добивалась.

В часовню в этот день явились только Эбе, Констанция и матушка Мартен, и за все утро не было замечено ни одного проступка. После того как эти трое сделали свои дела, Дюрсе также пришла охота. Герцог, все утро круживший вокруг его тылов, тут-то и улучил момент, чтобы себя ублажить; они заперлись в часовне, оставив прислуживать им единственно Констанцию. Герцог мог быть доволен: тщедушный финансист наложил ему в рот целую кучу. Но этим господа не ограничились, и Констанция поведала потом епископу, каким мерзостям битый час предавалась эта пара. Я уже говорил, что они были… друзьями с детства и в зрелом возрасте не отказывали себе в удовольствии припомнить свои школьные проказы. Констанция же играла в этом тет-а-тете роль скромную: подтереть зады, несколько раз пососать, несколько раз подрочить, и ничего более.