1356

— Сильно подозреваю, что его безумная мамаша подлила ему чего-нибудь в питьё. Делать Богоматери больше нечего, только являться и портить жизнь молодым парням! Уверена, Роланд воображает себя рыцарем Круглого стола, так что тебе, боюсь, придётся отправить его на тот свет.

— Зачем это?

— Чтобы избавиться, зачем же ещё? Иначе он от тебя не отстанет. Ты же для него — злой колдун, захвативший принцессу, а он — рыцарь короля Артура. На край земли за тобой последует.

— На край, не на край, в Монпелье он за мной приволокся, — печально подтвердил Томас.

— Тебя-то в Монпелье что привело?

— С учёными мужами хотел побеседовать, загадку разрешать.

— Учёных мужей в Монпелье, как собак нерезаных. Каких угодно. Днями напролёт они спорят о всякой ерунде, наверно, так и надо? О какой загадке идёт речь?

— Интересует меня один святой…

— Что за святой?

— Видел его на фреске… — Томас в двух словах описал монаха на пятачке зелёной травы посреди снежного поля, — …Ясно, что фреска живописует какую-то легенду, но какую? Что за святой там изображён?

— Очень озябший святой, должно быть. А святой тебе зачем?

Томас, поколебавшись, ответил честно:

— Мой сеньор поручил мне найти одну вещь. Святой, похоже, ниточка к ней.

Старушенция хихикнула:

— Ещё один рыцарь в поиске! Вы, часом, с Роландом не родственники? Среди посуды на столе лежит книга. Подай-ка мне её, дорогуша.

Томас повернулся к столу. В коридоре раздались шаги, и в дверь нерешительно постучали:

— Мадам?

— Чего тебе?

— Вы одна, Ваша Милость?

— Нет, у меня тут мужчина, молодой и симпатичный. Ты была права, сестра Вероника. Если усердно молиться, Господь посылает желаемое.

Монахиня, очевидно, толкнула дверь, однако внутренний засов был задвинут.

— Э-э, мадам? — позвала графиню сестра Вероника.

— Не глупи, сестра! — разозлилась пожилая дама, — Я читала вслух, только и всего!

— А, понятно, мадам…

— Давай книгу сюда, — вполголоса приказала графиня Томасу, едва за дверью стихли шаги.

Фолиант был увесист, хотя и невелик, чуть больше ладони Томаса. Графиня развязала тесёмку и стянула покрывавший томик лоскут мягкой кожи:

— Манускрипт принадлежал моей свекрови. Хорошая была женщина, упокой Господь её душу. Ума не приложу, как у неё уродилось такое чудовище, как мой Анри. Наверно, звёзды в момент зачатия не благоприятствовали или Сатурн доминировал. От ребёнка, зачатого под Сатурном, ничего хорошего не жди. Мужчины этого понимать не желают, а зря. Красивая, правда?

Она бережно перелистнула страницы и подала книгу Томасу. Это был псалтырь. Такой же имелся у отца Томаса, не столь, впрочем, богато изукрашенный и без ярких, тронутых кое-где золотом, рисунков. Буквы в псалтыре графини были крупные, на странице помещалось всего два-три слова.

— Свекровь плохо видела, — пояснила старуха, — поэтому монахи-переписчики расстарались для неё.

Картинки изображали святых. Томас опознал Радегунду в короне на фоне строящейся церкви; святого Леодегара, которому выкалывал глаз злобный палач.

— Жутко, да? — спросила графиня, вытянув шею и рассматривая рисунки вместе с Томасом, — Они ему ещё и язык вырвали. Анри тоже всё грозился вырвать мой. А это Клементин.

— Он тоже мученик?

— А как же. Мучительная смерть — обязательное условие, без неё святым не стать.

На следующей иллюстрации Томас узрел святого Ремигия, крестящего голого человека в котле.

— Крестит Хлодвига, — подсказала старуха, — Первого французского короля.

Она перевернула лист. Святой Христофор нёс на плечах малолетнего Иисуса. На заднем плане избиватель младенцев со зверской физиономией стоял у груды детских трупиков.

— У Христофора такой растерянный вид, словно он вот-вот уронит маленького Христа. Наверно, Иисус его обписал. Мужчины всегда теряются, оставшись один на один с младенцем. Ох, бедняжка!

Восклицание относилось к святой Апполине. Её распиливали два солдата. Живот святой был разворочен, под ней натекла лужа крови, а из облаков на неё безмятежно взирали ангелы.

— Всегда удивлялась, почему ангелы не спустятся и не помогут ей? О, а этот меня раздражает.

Раздражал графиню святой Маврикий, на коленях молящийся среди перебитых воинов его легиона. Маврикий уговорил своих товарищей принять смерть, но не предавать мечу христианского города.

— Почему он не сражался? — кипятилась графиня, — У него было шесть тысяч солдат, а он вместо боя убедил их дать себя прикончить, как овец. Мне он всегда казался слишком глупым для святого.

Томас перевернул страницу с Маврикием и у него перехватило дыхание. Монах. В снегу. Тот самый.

Графиня хихикнула:

— Что, не понадобились учёные мужи? Оказалось, довольно одной старой перечницы?

Иллюстрация отличалась от авиньонского изображения. Монах с нимбом не стоял на коленях, а свернулся калачиком посреди окружённого снегом клочка травы. Глаза были закрыты. Он, видимо, спал. Святой Пётр отсутствовал, зато имелся в наличии и домик, и второй монах в окне. Над избушкой и спящим раскинулось звёздное ночное небо, с которого смотрел вниз одинокий ангел.

— Святой Жюньен, — прочёл вслух Томас имя угодника, вплетённое в затейливую вязь рамки, — Никогда о нём не слышал.