1356

— Я тебя, Робби, быстро убью. Ты даже понять ничего не успеешь, — он победно тряхнул лохмами, дробно щёлкнув вплетёнными в них костяшками, и деловито осведомился, — Значит, поговоришь насчёт лошади?

— И насчёт лошади, и насчёт денег.

Скалли удовлетворённо кивнул:

— Звучит неплохо. Ты остаёшься, я уезжаю. Встретимся — убью. Но быстро.

— Точно, — улыбнулся Робби.

Он был вольным, как ветер.

Отец Ливонн, к своему крайнему изумлению, действительно отыскал на хуторе для де Веррека пару сапог. Они обнаружились в сундуке под лестницей.

— Хозяин хутора сбежал, — объяснял священник, пока Роланд примерял обувь, — Мы оставим ему деньги в уплату. Подходят?

— Как на меня шиты. Только… — Роланд замялся, — Только если я их возьму, не будет ли это выглядеть кражей?

— Мы оставим хозяину деньги за сапоги, я же говорю, — повторил отец Ливонн, — Он будет счастлив. Поверьте мне, французский крестьянин сапоги видит чаще, чем золото.

— У меня нет денег, — болезненно поморщился Роланд, — Точнее, есть, но остались в замке.

— А кто говорит о вас? Томас платит.

— Платит?

— Всегда.

— То есть?

Священник недоверчиво уставился на Роланда, но, наткнувшись на полный недоумения взгляд рыцаря, крякнул и растолковал тому очевидные для самого отца Ливонна вещи:

— Ле Батар обитает на границе английской Гаскони. Он нуждается в зерне, сыре, мясе, рыбе, нуждается в вине и соломе. Будет отбирать силой — настроит местных крестьян против себя, и они легко сдадут его Бера, Лабрюилладу или любому другому барону, мечтающего прибить голову знаменитого Ле Батара в холле среди других трофеев. Томас честно расплачивается за то, что берёт, в отличие от других владетельных господ, и как по-вашему, кого больше любят простолюдины?

— Но… — Роланд запнулся, подбирая слова, — Ле Батар, он же эллекин?

— Дьявольский запроданец, да? — отец Ливонн засмеялся, — Томас — христианин, и, смею заметить, весьма крепкий в вере.

— Он же отлучён?

— За то же, в чём и вы грешны. За спасение Женевьевы. Вас, что, тоже следует отлучить? — видя ужас, промелькнувший во взоре Роланда, священник постарался смягчить резче, чем нужно, прозвучавшую фразу, — Есть две церкви, сын мой. Сомневаюсь, что Господь примет всерьёз рассыпаемые одной из них, как горох из худого мешка, отлучения.

— Две? Церковь одна, — Роланд не верил своим ушам, — Credo unam, sanctam, catholicam et apostolicam Ecclesiam…

— Ещё один воин, владеющий латынью! Вот это да! В пару Томасу. Не смотри на меня так, сын мой. Я тоже верую в единую святую католическую апостольскую церковь. Одна церковь, одна. Только ликов у неё, как у языческого Януса, два. Ты же служил отцу Маршану?

— Да, — смущённо признал Роланд.

— А кому служит он? Кардиналу Бессьеру. Луи Бессьеру, архиепископу Ливорно, папскому легату при французском дворе. Что тебе о нём известно?

— Он кардинал, — изрёк Роланд и осознал, что ничего более о Бессьере не ведает.

— Его отец торговал салом в Лимузене. Сызмальства Луи отличался смышлёностью. У родителя хватало средств дать отпрыску любое образование, но на самый верх сыну торговца путь был заказан. Светский путь, но ведь есть и путь церковный. Для святой-католической-апостольской не важны происхождение, лишь ум и хватка. Сыновья торговцев, обладающие умом, легко становятся князьями церкви. Увы, у многих из них, как, например, у Луи Бессьера, к уму прилагаются амбиции, жестокость, жадность и безжалостность. Одно лицо нашей матери-церкви — нынешний римский понтифик. Добрый, немного вялый, при этом честно исполняющий долг наместника Христова на грешной земле. Второе — Луи Бессьер, злой человек, стремящийся любой ценой занять папский престол.

— Потому он ищет «Ла Малис», — тихо молвил Роланд.

— Да.

— А я по наивности надоумил отца Маршана, где её искать…

— А вам известно, где меч?

— Где он может быть. Я не всеведущ. Может, «Ла Малис» там и нет.

— Думаю, вам стоило бы рассказать то, что знаете, Томасу.

— Вам расскажу, отче, а вы уж передадите ему.

— А почему не вы, сын мой?

Роланд пожал плечами:

— Меня зовёт долг, отче.

— Какой долг?

— Провозглашён общий сбор. Арьер-бан. Я должен повиноваться.

Отец Ливонн сдвинул брови:

— Вы намерены присоединиться к армии короля Франции?

— Конечно.

— В которой у вас достаточно могущественных врагов, начиная с Лабрюиллада и заканчивая отцом Маршаном с его покровителем?

— С отцом Маршаном я попробую объясниться.

— Думаете, человек, без зазрения совести готовый лишить глаз беззащитную женщину, способен внять доводам разума?

Роланд вздохнул:

— Есть ещё долг вассала. Пообещав графу Лабрюилладу возвратить неверную жену, я поклялся ему в верности.

— Вассальная клятва обоюдна, и ваш сеньор освободил вас от любых обязательств перед ним, наплевав на ваше обещание неприкосновенности Женевьеве.

Роланд упрямо потряс головой:

— Пусть. Но остаться я не могу. Лабрюиллад — животное, тем не менее, его жена — грешница, осквернительница брачного ложа!

— Да пять из десяти христиан виновны в том же грехе!

— Остаться, отче, значит, запятнать себя её грехом.

— Боже правый, — отец Ливонн взирал на Роланда, как на диво заморское.